И Джулиан решил, что должен любить их вдвое сильнее, чем любой взрослый. Как-то вечером, когда дядюшка провел в Институте уже несколько месяцев, Джулиан поднимался в мансарду с подносом в руках (ужин был незатейлив: холодные спагетти, тосты и чай) и думал, что ради сестер и братьев пойдет на все, даст им все, чего им хочется, исполнит любое их желание. Он хотел, чтобы они никогда не страдали от того, чего им не суждено получить, и готов был любить их так, чтобы этой любовью окупить все, что они потеряли.

Он плечом открыл дверь в мансарду. На миг ему показалось, что в комнате никого нет, что дядюшка вышел, спустился вниз или решил поспать, как порой случалось.

– Эндрю?

Дядюшка Артур, сгорбившись, сидел на полу, прислонившись к огромному столу. Казалось, вокруг него простирается чернота. Джулиан не сразу понял, что это кровь – черная в тусклом свете. Липкие лужи были повсюду, они сохли на полу, склеивали вместе отдельные листки бумаги. Рукава рубашки Артура были закатаны, сама рубашка заляпана алыми пятнами. В правой руке он держал тупой нож.

– Эндрю, – хрипло сказал он и повернул голову к Джулиану. – Прости меня. Я должен был. Должен – слишком много мыслей. Снов. Кровь приносит их голоса. Я выпускаю ее и перестаю их слышать.

Джулиан сумел лишь выдавить: