Он не отводил глаз от портрета.

– Я перевязал его раны. Но после этого я поговорил с ним и все понял. Мир дядюшки Артура – это не наш мир. Он живет в мире иллюзий, где я – порой Джулиан, а порой Эндрю. Он говорит с людьми, которых нет рядом. Да, бывает, он понимает, кто он и где находится. Но это случается нечасто. Бывают плохие периоды, когда он целыми неделями не узнает никого из нас. А потом наступает просветление и кажется, что он идет на поправку. Но он никогда не поправится.

– Ты хочешь сказать, что он безумен? – уточнил Марк.

«Безумием» такое называли фэйри. Некоторых они даже карали безумием: преступника могли приговорить к лишению рассудка. Сумеречные охотники использовали термин «сумасшествие». Эмма догадывалась, что у простецов имелись и другие слова: у нее сложилось такое впечатление по фильмам и книгам. Казалось, можно было бы подобрать менее жестокое определение для тех, у кого голова работала иначе, чьи мысли вызывали боль и страх. Но Конклав был жесток и беспощаден. Это отражалось в самом девизе, описывавшем Кодекс, по которому они жили. Закон суров, но это Закон.

– Полагаю, Конклав назовет его сумасшедшим, – горько ответил Джулиан. – Как ни странно, ты остаешься Сумеречным охотником, если болезнь терзает твое тело, но перестаешь им быть, когда она изводит разум. Даже в двенадцать лет я понимал, что Конклав заберет у нас Институт, если узнает о состоянии Артура.

Что нашу семью разрушат, что нас разлучат. И я не мог этого допустить.

Он посмотрел на Марка, затем на Эмму. Его глаза горели огнем.

– Война и так забрала у меня половину семьи, – сказал он. – У всех нас. Мы столько потеряли. Маму, отца, Хелен, Марка. Нас разлучили бы и держали порознь до совершеннолетия, но потом мы уже не смогли бы снова стать семьей. Они были моими детьми. Ливви. Тай. Дрю. Тавви. Я вырастил их. Я стал дядюшкой Артуром. Я получал письма и отвечал на них. Я платил по счетам. Я делал заказы. Я составлял расписание патрулей. Я никогда никому не говорил, что Артур болен. Я лишь сказал, что он со странностями, что он настоящий гений, что он всегда работает в мансарде. Но правда в том… – Он отвел взгляд. – Когда я был младше, я его ненавидел. Я не хотел, чтобы он выходил из своей комнаты, но иногда выбора не было. Случались личные встречи, которых нельзя было избежать, а с двенадцатилетним мальчишкой обсуждать важные дела никто не хотел. Поэтому я обратился к Малкольму. Он создал лекарство, которое я давал дядюшке Артуру. Оно проясняло его разум, но лишь на несколько часов, а потом он страшно мучился от мигрени.