– Но я вижу ее, преподобный. ― Он произносит это чисто, спокойно, только очень тихо. Серые глаза, затуманенные и влажные, прямо обращаются на меня. ― Она снится мне. Каждую ночь.

Вот о чем заикался Редфолл. Но я не понимаю сути.

– Ты скорбишь. Непросто принять смерть, мы часто вспоминаем любимых мертвых…

– Нет. ― Странная улыбка прорезает губы юноши, впрочем я быстро понимаю: это не улыбка, а гримаса возвращающейся истерики. ― Я не вижу Джейн живой. Она гниет. В… каменном гробу. Иногда она шепчет о том, как мучается. Я не слышу, не могу понять ни слова, но я знаю, только я… если это я, ведь у меня чужие глаза!

Он рвется сесть, но замирает, едва я кладу ладонь на его ледяной лоб. Подсознательно я ожидаю противоположного ― жара лихорадки. Может, поэтому холод пронзает до костей и возвращает иррациональное беспокойство, но связано оно уже не с неосторожным публичным признанием. Мальчика что-то терзает. И та часть меня, которая поняла это, ― священник.

– Чужие глаза?..

– Я… как стекло. Стекло, сквозь которое глядит дьявол. Но больно ― мне.

– Дьявол?..

– Я знаю, это он.

– Какие странные сны.

– Я убил ее, преподобный. Убил, иначе почему нечистый здесь? Во мне?

Все та же безумная гримаса, из глаз льются слезы, но он лежит бездвижно, как мертвец. Взгляд мечется теперь по моему лицу, по стенам и потолку.

– Не уходите. Он… он, наверное, испугается вас…

Дыхание тяжелое, и, поддерживая затылок юноши, я чувствую: на руку продолжает капать кровь. Ощущение заставляет вновь собой овладеть.

– Так. Поднимайся.