– Что, нравится тебе это стекло, Белая Сойка? Понимаешь теперь, почему их лучше бить?..
В голосе неприкрытая насмешка. Когтистые пальцы рвут мой и без того драный рукав, отлепляют присохшую ткань от окровавленной кожи, кидают лоскуты в раковину.
– Да. Но зачем оно тебе, вождь?..
– Чтобы не забывать.
– Себя?..
– И это тоже. Хотя здесь зеркала ― не лучший помощник.
– Кто знает, кроме меня, об этой… странной комнате?
– Из ныне живых? ― Вождь поворачивает кран, подставляет плетеный чан под струю. ― Никто. Она ― дань прошлому, которого у меня не было, и будущему, которое неизвестно. А сейчас помолчи немного, я хочу тишины.
Я молчу все время, что он греет воду на раскаленных камнях и промывает мне рану, освобождая от грязи, крови и обломков поврежденной кости. Мечусь взглядом по подушкам и тканям, по шкафам и книгам ― по всему, кроме
На столе, за который Вождь меня посадил и где велел расположить руку, тоже книга. Она не рукописная; раскрытые страницы умощены рядами черных насекомых. Я не разбираю ни одного символа, зато понимаю:
Снова я бесплодно вглядываюсь в черные строчки.
– «Клянусь священной землей, на которой стою, тенями, витающими вокруг, моим глубоким горем; клянусь тобою, Ночь, и силами, которые тобой правят, что буду преследовать дьявола, виновника всех несчастий, пока либо он, либо я не погибнем в смертельной схватке. Души мертвых! И вы, духи мести! Помогите мне и направьте меня».
–
Мэчитехьо читает легко, уверенно и все это время толчет какие-то коренья в деревянной ступке. Ссыпает получившийся порошок в кубок, заливает туда же подогретое апельсиновое вино и подает зашипевший, вспенившийся напиток мне.