Не добавляя ни слова, я направляюсь к малиновым росчеркам, все еще висящим в воздухе. У меня уже есть план, что сделать с беснующимися горожанами, и, если Райз не обманул, удастся эффектно его осуществить. А эти двое… что ж. Пусть гибнут в преисподней, в другом мире или где-то еще, плевать. Имеющий уши слышит ― но с ними мы слышим разные голоса и расходимся разными дорогами. Значит, так надо.
– Преподобный!..
Бернфилд догоняет меня на полпути к знаку перемещения. Неловко хватает за рукав, заставляет обернуться. В мою ладонь ложится «кольт» ― маленький, женский. Я приподнимаю бровь, она потупляет глаза. Так, как потупляла всегда, пока не стала кем-то
– У меня другое оружие, с которым я управляюсь лучше. А вам или Винсенту пригодится несколько лишних пуль.
У воды, где я поймал ее, осталась странная одежда: доспехи, рубаха. Там же лежал старый меч. Этим она будет биться? Я мог бы расхохотаться, забыв обо всех приличиях и даже о сгущающейся вокруг тьме. Но не время ли вспомнить притчу о Давиде и Голиафе? Пареньку, кажется, хватило пращи. И я киваю.
– Благословляю. Прощайте.
Пусть так: «Прощайте», никаких лишних надежд. Я не стану прикидываться, будто безумие может кончиться хорошо. Я касаюсь сияющего символа ладонью, закрываю глаза и понимаю: это опять звездный свет. И он действительно может уносить прочь.
***
…Там, на баррикадах, я выпрямляюсь и снова раскидываю руки, ― как когда в меня летело колдовское пламя. Я по-прежнему не один, но уже не уповаю на Господа, я не настолько глуп. Оружейные гиганты, посмеиваясь, говорят порой: «Бог создал людей, а кольт уравнял их». Теологи бы поспорили, но так или иначе, самый дряхлый револьвер страшнее самого свирепого демона: против пули недостаточно веры, перед выстрелом равны и безбожники, и праведники. Но я страшнее и тех, и других. Не потому ли, стоит в ослепительной вспышке появиться моему силуэту и зазвучать голосу, люди просто перестают стрелять? Сначала большинство, вскоре ― все. Трещит только пламя факелов.
Для улицы, вскипающей бунтом, это почти тишина.