Когда избавился от одежды он, я так и не поняла — поцелуй был разорван лишь на мгновение, а потом я вновь оказалась прижата к стене мощным горячим телом, и лишь встрёпанные светлые волосы свидетельствовали о наспех снятой рубахе.

А дальше я и вовсе потерялась в ощущениях.

Он раз за разом подводил меня к грани и не давал перейти дальше, безжалостно заставляя растекаться горячим воском в его руках. Эта была самая мучительная из пыток и самая прекрасная, прекратить которую казалось подобно смерти.

Кажется, я о чём-то умоляла…

Где-то на волоске от безумия моим мольбам наконец вняли. Его пальцы почти до боли впились в чувствительную кожу, вызвав резкий всплеск невыносимо жгучего желания, который, впрочем, с первым же рывком растворился в ослепительно остром удовольствии. Рывок. Ещё рывок. Обжигающая волна прошивала тело насквозь, от кончиков ног до затылка. Кажется, я кричала, растворяясь в пламени. Оно захватывало меня, наполняло и окружало, пока я сама не превратилась в огонь и не полыхнула в последнем яростном и блаженном исступлении….

О, Эйз сдержал обещание.

Ещё никогда я не чувствовала себя НАСТОЛЬКО живой.

Расплата пришла намного (намного-намного-намного!) позже, когда, спустя бесконечно долгий период, во время которого мне почти не давали передышки, заставляя снова и снова сгорать и возвращаться к жизни, Эйз, наконец, отпустил меня, убедившись (на всякий случай несколько раз!), что уничтожил на корню подступающий стресс и заставил выплеснуть всё напряжение без остатка. Хотя «отпустил» — это, пожалуй, не совсем правильно. Я отключилась в его объятиях, лёжа на тёплом, упругом и бесконечно удобном полу (впрочем, в состоянии полнейшего расслабления, в котором я пребывала, удобно было бы, кажется, где угодно).

А вот потом пришла та самая расплата за то, что была слишком живой.

Ведь моё пробуждение больше походило на воскрешение из мёртвых.

Сначала сквозь истончившийся уже, но не до конца прошедший сон мне показалось, что я попала в какую-то переделку и теперь лежу под завалами чего-то очень горячего. Измятое состояние тела только подтверждало догадку.

Впрочем, кое-что не укладывалось в эту теорию. А именно какая-то особая истома, разливающаяся изнутри, и странное, приятное опустошение. По крайней мере, я ощущала их до тех пор, пока в мою дурную голову не пришла мысль пошевелиться. Ох, зря…

Мышцы нещадно заныли, моментально прогнав остатки сна.

Реагируя на мой стон, «завалы» тоже пришли в движение. Разумеется, к этому моменту я уже поняла, что лежу в своей гостиной, почти погребённая под безобразно горячим и весьма тяжёлым мужским телом.