Теперь, когда бежим, наконец, появляются поляны. Или они просто следствие нашего волнения. Но некоторое время мы успешно минуем их прежде, чем коварные иллюзии успевают исказить пространство и запереть нас в себе.

Счастливый бег без испытаний прерывает случайность. Или не случайность, а подлянка полянки: я спотыкаюсь о корень. Санаду подхватывает меня, не позволяя распластаться на земле, но этой задержки достаточно, чтобы окружающие поляну деревья сомкнулись, образуя стены квартиры в знакомых обоях с бежево-серыми котиками.

Поддержавший меня Санаду ставит меня не на мох, а на пробковый ламинат – экологически чистый, тёплый и всё такое. Марку Аврелию он нравился.

Стискивая ладонь Санаду, оглядываю гостиную с тёмной мебелью и деревом в углу. Дерево это, спиленное в лесу и отшлифованное, здесь устроено для моего бельчонка – дедушка делал, тот самый, что его команде «тост» научил.

Ностальгия щемит сердце…

Вдруг меня так захлёстывает желанием рухнуть на диван перед телевизором и просто повтыкать в какую-нибудь земную ерунду, что ноги подгибаются.

Надеюсь, испытание заключается не в соблазне отдохнуть, потому что мы тут, по ощущениям, уже сутки носимся, и если физически я бодрячком, то морально хочется передышки. Отказаться от неё будет трудно.

Санаду оглядывает комнату. Отмечает и дерево для Марка Аврелия, и журналы эзотерического содержания на столике, возможно даже добротность мебели способен оценить, всё же он был на Земле.

А затем он пристально смотрит в дверной проём, чуть склоняет голову набок. И у меня сердце проваливается в бездну от дурного предчувствия, хотя умом понимаю – это всё иллюзия, что бы Санаду ни увидел там – это иллюзия. И всё же внутренности сжимаются от страха за родных: а если они пострадали? Кто-то умер? Или они меня потеряли и теперь переживают? А что с ними будет, если я умру здесь? Может, их после моего исчезновения больше не дурят магией, и они считают, что я мертва? Им же тогда очень больно сейчас. Всем моим родным.

Санаду сжимает мои дрожащие руки, и только теперь я замечаю, что меня потряхивает.

– Всё нормально, – уверяет он и притягивает мои руки к своим губам, нежно целует. – Это всего лишь иллюзия.

Словно в подтверждение ненормальности происходящего из глубины квартиры раздаётся всхлип, переходящий в вой. Меня пробирает до мурашек, до выкручивающей внутренности тошноты. Но прежде, чем рвануть на крик «Клёпочка!», я вцепляюсь в руку Санаду: разделяться нельзя.

Протаскиваю его за собой в дверной проём, миг судорожно оглядываю прихожую и бросаюсь в кухню, из которой и доносится страшный вой.