Дара вздрогнула, метнулась к стене, вжимаясь в неё всем телом, а Дедушка даже не подумал прятаться, закинул голову.

– Погорельцы мы из Тёплой Берлоги, ищем убежища на ночь.

– Какой ещё Тёплой Берлоги?

– Так деревня к востоку отсюда, в двух днях пути стоит. Стояла то есть, – вздохнул печально Дедушка. – Пустили нам степняки красного петуха, вот мы с внучкой еле ноги унесли, а дальше всё по лесам, по лесам…

– Никогда не слышал ни о какой Берлоге, – пробурчали со стены. – А чего к воротам не идёте, здесь топчетесь?

– Так разве ваши ворота в темноте такой найдёшь? Ни звёздочки на небе, вот мы и тычемся в стену, ищем, где эти ваши ворота. Говорю же, мы из леса вышли, подальше держались от дорог, уж больно много лихих людей теперь по ним бродит.

Сверху молчали напряжённо, недоверчиво. Дара отошла от стены, встала подле волхва и проговорила как можно жалобнее:

– Мы очень замёрзли с дедушкой, пожалуйста, пустите на огонёк.

Вскоре они уже грелись у огня в корчме, и сонный хозяин принёс им холодную кашу и суховатый хлеб, а его жена налила тёплого топлёного молока. Дара ела молча, стянув с ног валенки и прижав ноги к печи, и Дедушка тоже молчал, думал о чём-то о своём и не спешил делиться с Дарой, но, верно, легко было догадаться, что его мысли так же занимал княжич, торопившийся в Лисецк.

Лисецкое княжество

Рассвет занимался, пробирался сквозь щели в рассохшихся ставнях, скользил по полу, целовал бледную, разрисованную веснушками кожу. Розовым блеском расплескалось утреннее солнце, огненными всполохами горели длинные распущенные волосы на девичьей спине, и воздух вокруг мурлыкал, утягивая обратно в дрёму.

Во сне девушка виделась белой, словно молоко. На губах её играла улыбка, а из самой груди рождалась песня и звучала будто издалека, из недр тёмных пещер, где одинокий свет борется с мраком и неизменно проигрывает.

О чём она пела?

Не было слов у песни, лишь перезвон вод, что омывал камни подземных ручьёв, и затягивающий гул болот, и шёпот трав, низко стелющихся по влажной земле.

Песня усмиряла гнев, рождала в груди ласку.

Вячко протянул руку, чтобы прижать ближе к груди нагую девушку, и она в полудрёме принялась покрывать его лицо и шею поцелуями, гладить непослушные кудри.

– Уже рассвет, – прошептал он с сожалением. – Пора.

Он знал, что иначе всё будет при дневном свете. Вячко снова станет княжичем, а Неждана – ведьмой, имя которой он даже не знал.

– Успеем, – серые, покрытые болотной тинкой глаза лукаво улыбались. – Всё успеем, огонёк.

Крепкие бёдра обхватили его, рыжие пряди упали на голую грудь. Девушка двигалась медленно, даря мучительное наслаждение. Неждана не была девицей до этой ночи или та девушка, чей облик она носила, утратила невинность перед смертью? Вячко не хотел об этом думать, но не мог перестать, его терзало то ли любопытство, то ли глупая ревность.