После завтрака у Вильгельма могло быть много дел. Сегодня особенный день, который был таким частым, что люди начали с ужасом к этому привыкать — день показательных казней.

— Всё ли готово? — задал он вопрос стражнику, который понятия не имел — он все время находился с королём. И, на свой страх и риск, всегда был ответ: «Да». К счастью, все боялись того, что эшафоты не будут готовы к утру, потому готовили их еще за сутки. А порой даже не убирали предыдущие.

Сегодня стражнику повезло.

Людей было на площади особенно много, что Вильгельм даже не заметил. Он подъехал на карете к площади, наблюдая за тем, как солдаты силком вытаскивают напуганных людей и детей, беременных женщин и старух, которые совершенно не желали видеть кровопролития. Но обязаны были выйти все рядом живущие граждане.

Ничего не подозревая, Вильгельм вышел из кареты. Толпа перед ним расступилась на несколько метров, лишь бы не быть объектом его ярости, клонила головы так низко, чтобы никакой изъян не раздражал короля. Люди его боялись.

На эшафоте помимо приводящего в исполнение приговор палача стояли семь приговоренных. Ужасное зрелище. Никто не понимал, каких шпионов Вильгельм увидел в запуганной беременной женщине, старухе, которая смирилась со своей судьбой, сыне пекаря — добром, хоть и вредном юноше и еще таких же непричастных к Люцию людях.

— Зачитай обвинения, — лениво махнул рукой Вильгельм судье, а сам встал слева от виселицы, чтобы как можно ближе увидеть мучения тех, кому даже не наденут мешок на голову.

Генрих вышел заранее, чтобы добраться пешком до площади, где все случится. Ральф вновь стал его тенью, а Генри пришлось немного поколдовать с иллюзиями, чтобы его не узнали. Риз тоже была рядом, но практически как и Ральф, незаметной тенью двигалась следом. Как раз в момент, когда глашатай зачитывал список надуманных обвинений, они прибыли на место.

Разглядывая людей в толпе, Генрих будто хотел убедиться, что Ева его не обманула и все подготовила. Среди испуганных людей ему даже некоторые лица показались знакомыми, например, та женщина в темно-синем плаще или мужчина рядом с ней, чье лицо также скрывал глубокий капюшон, но на подбородке был заметен старый шрам. Но с уверенностью Генри не мог утверждать, что с ним не сыграло воображение, и он не увидел то, чего желал. Но вот речь подходила к концу, и медлить больше было нельзя.

Развеяв иллюзию, Генрих широкими шагами и с высоко поднятой головой поднялся на эшафот, но не встал подле отца, как делал раньше, а прошел от одного края до другого, вскидывая руку и рассекая веревки.