Эйдан любил рассказывать о своей службе. Эмоционально, размахивая руками. Причем в подобной манере передавались как истории о том, как он, подобно гневу богов, врывался на боевом коне в самую бурю сражения и разметал врагов карающим мечом, так и рассказы о его слезах у могил погибших товарищей.

И не верила Мэл ему даже не потому, что знала это бездушное чудовище слишком хорошо, а потому, как именно он это рассказывал: с пафосом, с горящим взглядом, с удовольствием.

Монтегрейну она поверила безоговорочно. Потому и не нашла слов. Такие истории требуют молчаливой поддержки, а не ответной тирады.

Если бы Амелия была смелее, она бы, наверное, подошла и положила ладонь ему на плечо в знак того, что все понимает и не просит подробностей. Подойти и правда хотелось, но Мэл не была уверена, что ее саму поймут правильно.

— Прости, что спросила, — произнесла наконец, когда убрала все следы кровавой процедуры.

Он покачал головой.

— Самоубийство наследника не предавалось широкой огласке, но, поверь, об этом известно огромному количеству людей. Так что это не то чтобы тайна.

В этом она не сомневалась. Наверняка после возвращения с войны Монтегрейна допрашивали миллион раз, собирали доказательства того, что это не он приложил-таки руку к смерти наследника. Мэл помнила, как Бриверивз с пеной у рта доказывал обратное, и у него нашлось немало единомышленников, иначе бы слухи не расползись по всей Мирее.

— Я не про тайну, — сказала Амелия, надеясь, что Рэймер прочтет между строк. Пока что у него это прекрасно получалось, по крайней мере в отношении нее.

Она просто сказала, а он просто кивнул.

Так было лучше — без лишних слов.

— Доброй ночи. — Мэл убрала со стола все лишнее и шагнула к двери.

— Доброй, — эхом откликнулся Монтегрейн.

Не стал ее останавливать, и она была этому рада. Что-то произошло между ними. Амелия сама не знала когда: тогда, когда он вырвал ее из призрачных лап Эйдана из ночного кошмара, или когда обнимал на глазах у сестры, или когда они смеялись до слез, обсуждая выходки леди Боулер, или…

Неважно.

Она направилась к выходу, а он встал. В отличие от Гидеона, Монтегрейн не забывал о манерах, когда нога ему это позволяла. А раз сейчас боли не было, он взял трость и собрался ее проводить.

— Мэл, — вдруг позвал со спины.

Амелия обернулась.

Внезапно перед глазами полыхнуло красным, так ярко, что ей на мгновение показалось, что она ослепла.

Не сдержав стона, Рэймер рухнул на колени — с размаха, на колени, одно из которых было уже, возможно, неизлечимо травмировано. Согнулся, обхватив себя руками поперек живота.