Будто почувствовав к себе повышенное внимание хозяйки, отметины на запястьях зачесались сильнее.

В воздухе материализовался и плавно спикировал на кровать белый конверт. Писал отец, спрашивал, как она, звал в гости.

Амелия разрыдалась и порвала письмо в клочья, даже не дочитав. Она очень любила отца и сейчас люто, всем сердцем ненавидела Эйдана.

А ведь ей уже приходило в голову использовать свою кровь. Как тогда, в лазарете, когда она пожелала смерти грубому раненому, и тот скончался. Думала, не раз, но так и не смогла. Одно дело — пожелать кому-то смерти, зная, что это лишь мысли. И совсем другое — убить по-настоящему, осознанно.

Сейчас желание покончить с Эйданом стало почти непреодолимым. Мэл сцепила зубы, борясь с собой.

Она не убийца. Только боги имеют право решать, кому жить, а кому умереть…

Но как же хотелось жить самой!

Бросить все и уехать, туда, где ее никто не знает. Поселиться в тиши на берегу моря в какой-нибудь рыбацкой деревне, плести сети и смотреть на морскую гладь…

Иногда ей снились такие сны, на время вытесняющие из ее головы кошмары. Но обычно они заканчивались или появлением во сне отца, грустно качающего головой и спрашивающего, на кого она его оставила. Или же Эйдана, врывающегося в избушку и тащащего ее домой в столицу.

Глупые мысли и глупые сны. Ей не сбежать…

Настоящее время

Монтегрейн-Парк

Нет, ей не снилось прошлое, она вспоминала. Сознательно. То, как мечтала сбежать и не могла, ставя и ставя в своей голове эти непробиваемые блоки. Вот почему ее дар перестал работать даже с растениями, как мог в детстве. Вот почему вместо прогресса, которого так долго ждала ее бабушка, произошел регресс.

И вот почему не проходили шрамы именно на запястьях. Ведь Эйдан травмировал их снова и снова, снова и снова, однако отметины остались только от самых первых ран — тех, которыми она обзавелась в первый раз, когда тот был с ней жесток, устав наконец сдерживать свою истинную натуру. И тех, которые Амелия заполучила чуть позже, глупо и трусливо пытаясь уйти из жизни. Все остальные шрамы, в том числе и более свежие на запястьях, исчезли без следа.

Эти же, получается, она оставила себе сама — на память.

Поэтому и не было ничего удивительного в том, что сейчас, подняв руку и покрутив ею перед своим лицом, Амелия не увидела прежних неровно заживших ран — на запястьях появилась ровная, еще совсем свежая розовая кожа.

Только рассветало, но ей не спалось. Должно быть, потому, что уснула прошлым вечером на несколько часов раньше обычного. Хотя как уснула — скорее уж потеряла сознание.