– Кого?

– Кого-нибудь.

– А ты…

– Знаешь, мне кажется, я тогда уже понял, что… в общем, высоко в горах есть одно место. Хижина. Я её поставил… для себя и поставил. Когда совсем тошно становилось, можно было укрыться от всех.

В первую очередь, полагаю, от заботливой родни.

Но молчу.

– Там хорошо. На пару дней пути вокруг ни поселений, ни людей вовсе. Оно… то, что было… оно цеплялось за Ричарда. И угрожало, что сожрет его душу. Умоляло. Обещало. Но потом ушло.

– И…

– И я не стал рассказывать об этом. Если бы мне задали вопрос, я вынужден был бы ответить.

Но вопросов не задавали. В самом деле, кому они нужны? Кому вовсе интересно, что думает мертвый, раздражающий своей мертвостью, родич.

– Я молчал. Обо всем. Я… когда его отец умер, я вздохнул с облегчением. Знаешь, не отпускало чувство, что и он сам стал не совсем нормален. Иногда он так смотрел на Ричарда, что я начинал бояться за него. Но с другой стороны сына он любил.

Пожалуй.

Ошибся, но…

– Правда теперь… понимаешь, дело в том… еще тогда, когда меня только призвали. С Ричардом случалось, что он что-то делал, а потом не помнил об этом. И… и как знать, ушло ли то, что поселилось в нем?

Я поежилась.

И… не нашлась с ответом.

Анна улыбалась.

Лежала и улыбалась. С издевкой, словно не сомневаясь, что все-то будет именно так, как сейчас. Но глядя на эту улыбку, Ричард вдруг понял, что женщина больше не кажется красивой. Нет, она была, несомненно, весьма собою хороша. Но разве это имеет значение?

Черты лица.