— Не так много. Недостаточно, чтобы объяснить…

Что он пытался ей сказать? Что сходит с ума? Что уже несколько дней чувствовал беспокойство в своей собственной шкуре, а его душа молила об освобождении, усиливая давление в костях и крови, пока он не был наполовину уверен, что вот-вот взорвётся в хаосе льда и шторма?

— Думаю, я болен, — в итоге прохрипел он. — Я вижу вещи, которые не могут быть реальными.

Джерихо наконец-то посмотрела на него, сдвинув брови над бессонными глазами, которые казались зеленее, чем обычно, но, вероятно, это была ещё одна галлюцинация.

— Галлюцинации? Сколько ты выпил?

— Дело не в выпивке. Когда это случилось в первый раз, я был совершенно трезв, ясно? Я… мне приснился этот кошмар…

Море и прибой, небо и шторм.

Он отказался умирать здесь.

Он беспокойно потёр руки, разминая пальцы до тех пор, пока едва мог их чувствовать. А потом он всё рассказал своей сестре.

К её чести, Джерихо внимательно слушала, раздражение в её глазах медленно исчезло, сменившись беспокойством, которое ослабило натянутую нить в его груди. Она протянула руки и взяла его за руки, пока он признавался в своём грехе — крике на богов на пляже, молитве Темпесту, когда Анима была той, кто так благословила их семью.

А потом он отвел её в свой офис. Показал ей свой стол и осколки льда, которые он всё ещё мог видеть, колеблющиеся в пьяном мерцании перед его одурманенными вином глазами.

— Всё в порядке, — устало сказал он, когда Джерихо попросту уставилась, нахмурившись, на его стол с таким видом, как будто не знала, что сказать. — Ты можешь сказать мне, что я сумасшедший. Я уже знаю.

Медленно, неуверенно Джерихо протянула палец и провела им по одному из ледяных осколков.

Он моргнул, глядя на неё. Она моргнула, глядя на него.

Низ его живота разверзся, зияя глубже, чем раньше, пропастью, в которую могло упасть его сердце.

— Кэл, — сказала она, — у тебя проблемы посерьёзнее, чем галлюцинации.