– Что именно со мной будет? – спросила я, забирая кубок. Хагалаз воздела руки над головой, взмахнув ими, как крыльями. Я поняла всё без слов. – Это больно?

– Невыносимо, – ответила Хагалаз.

Я кивнула:

– Хорошо.

И осушила кубок до дна.

По горлу потекло нечто горячее, вязкое, со вкусом лесных ягод и меди – такой же вкус чувствуешь, когда облизываешь палец, ранив его о ветку с чёрной смородиной. Сложно было разобрать, от чего именно у меня печёт во рту – от того, что смесь ещё дымилась, когда я заливала её в себя, или от того, что это была солнечная кровь, которая сожгла изнутри не одну сотню храбрецов и безумцев. Но, помимо этого и жжения, что сползло до самого живота, ничего более со мной не произошло.

Я обвела языком каёмку кубка, вбирая в себя последние капли, чтобы кровь сработала наверняка, а затем положила его на траву.

– Не позволь себя выманить. Вымани их сама, – напутствовала Хагалаз, накрывая ладонями мои плечи, и я часто-часто заморгала, когда её разукрашенное лицо почему-то начало раздваиваться. – Сенджу наверняка уже там. Он не знает, каким именно сейдом вы с Солярисом связаны, что души ваши едины – это твоё преимущество. Приготовься. Люди будут слышать тебя. Люди будут понимать тебя. Ты всё ещё человек. Учти это. Долго в первый раз не продержишься. А одежда… Об одежде не беспокойся. Один раз стерпит, обещаю.

– Что ещё ты добавила в мой кубок? Кроме крови Сола.

Хагалаз улыбнулась:

– Яд из цикуты. Медленно действующий. Ты же хочешь убедить его убить тебя собственноручно, так?

Я не успела испугаться – мне резко подурнело. Хагалаз очертила пальцами мои ключицы, словно рисуя на них те же сигилы, которыми было покрыто её лицо, а затем быстро отошла назад, спрятавшись за кромкой деревьев. Там же сидела её белая кошка, тревожно виляя хвостом, пока вдруг не выгнулась дугой и не зашипела.

А потом на меня обрушилась боль.

В молодости мой отец практиковал две казни – колесование и сожжение. Во время первого человека, привязанного к крестообразному колесу, медленно и мучительно растягивали до тех пор, пока спицы не отрывали ему руки и ноги (а иногда и голову). Во время второго же смерть наступала несколько быстрее, но от этого легче не становилась: огонь, снедая плоть, проникал под кожу и начинал пожирать внутренние органы ещё до того, как человек отходил к богам в мир иной. Дважды я случайно становилась свидетельницей и того и другого. Запах горелой плоти, как и душераздирающие крики, ещё долго преследовали меня по ночам, пока их не стёрли время и забота Сола. Однако сейчас я снова вспомнила об этом – вспомнила, потому что чувствовала себя так, будто меня колесовали и жгли одновременно.