Зато звери знают, что такое капкан.

– Мне подумалось, ты быстрее привыкнешь к новому дому, если здесь тебя будут ждать все те же вещи, что окружают в Столице.

Селен подтвердил мою догадку, едва я появилась. Длинный коридор закончился залом, который с натяжкой можно было назвать трапезным: посередине стоял стол с закругленными углами, вдоль которого растелилась узкая дорожка из рыжего льна. На ней трепетали те же березовые и кленовые листья, что устилали пол, и плавились восковые свечи, прилипшие прямо к ткани. В центре же возвышалась глиняная ваза с сухоцветами, тоже осенними; темно-синие цветки сыпались прямо в две надколотые тарелки. В тех уже лежала горсть тушеных овощей, какое-то жаркое с репчатым луком и нечто, похожее на хлеб, только посыпанный сверху зеленой крошкой.

Селенит стоял подле этого убранства со сложенными за спиной руками и молчал до тех пор, пока я не закончила осматривать стол и не посмотрела на него. Пыльно-серые стены вокруг были такими же губчатыми и рельефными, как в той комнате, откуда я пришла, но здесь он развесил неаккуратно смастеренные венки из еловых веток и желудевые гирлянды, порядком помятые и гнилые. Окна в привычном понимании этого слова все так же отсутствовали – стены межевали пробоины, затянутые киноварной тканью, похожей на шелк, что едва пропускала сквозь себя свет. Из-за этого в зале царил душный полумрак, и лицо Селена приобретало мертвенно-восковой оттенок. Зато алые глаза горели ярко, как и украшения на его камвольном кафтане.

Мне он, значит, выделил платье простое и скромное, домотканое, а вот сам приоделся, как на свадебные смотрины! Застегнул под горлом медные фибулы, волосы забрал назад, увенчал кольцами и браслетами руки, даже обулся, чего не делал никогда раньше. Я подозрительно сощурилась, гадая, что стоит за этими лоснящимися одежками. Неужто очередное одержимое желание угодить мне? И это после того, что он сделал?..

Кочевник.

Пальцы сжали платье, а слезы – горло.

– Скажи, меня можно назвать красивым? – спросил он, не замечая той ненависти, с которой я на него взираю. – Давно хотел спросить… Как люди вообще решают, кто для них красив, а кто нет?

– Так же, как ты решил, что я должна находиться здесь с тобой, – ответила я, не разжимая челюсти. Долго смотреть на Селена и не встречаться с ним глазами было невозможно, а взгляд у Селена ощущался липким и едким, как щелочь, разведенная в дегте. – Просто взбредает что-то в голову, да и все.

– Нет, что ты! Это совсем другое, – ужаснулся Селен искренне и затряс головой. – Ты здесь, потому что ты моя, а не потому, что мне «взбрело в голову». Разве положено разъединять одно сердце пополам или один желудок? Хотя, кажется, я понимаю, о чем ты… Красота – это озарение, да? – Он закусил губу, и я поежилась, мысленно отметив, сколь остер каждый его зуб – в два раза острее, чем у Сола. – Достаточно один раз тебя увидеть, чтоб понять: весь прочий мир уродлив.