– Решила прибраться здесь сразу, чтобы к моему возращению все было готово, – объяснила Матти, скидывая тряпку в кадку с душистой зеленой водицей.

– Ты еще никуда не уехала, а уже надумала возвращаться, – заметила я с беззлобной укоризной. – Кто знает, когда это будет.

– Но однажды ведь будет, – ответила она, окидывая взглядом зал. – Рано или поздно мне придется…

«Придется», – произнесла она, и после этого разговор можно было не продолжать. Маттиола вовсе не готовилась – она испытывала себя. Ибо не дрожат так мелко, если правда хотят вернуться. И не морщатся, перекладывая бронзовые чаши для жертвенной крови с места на место, если правда собираются ими пользоваться. Безмолвный павильон претил ей точно так же, как и сейд. Вместе с молоком ее матери, которое мы когда-то делили на двоих, мы разделили и отношение к жизни и смерти. Отчасти я была рада, что Маттиола на самом деле не желает становиться вёльвой, ведь это значило, что ее отношение к ним не изменилось. В отличие от моего.

– Маттиола. – Я обошла жертвенник по кругу и остановилась рядом с мастерским столом, на котором она раскладывала мешочки с сухоцветами и минералами. Те предназначались для божественных алтарей, но Ллеу хранил их нетронутыми, предпочитая вместо этого животные кости. – Ты ведь знаешь, что не обязана становиться вёльвой лишь потому, что так твой брат сказал, правда?

– Знаю, – ответила Маттиола, не поднимая головы.

– Ты сама хочешь этого, Матти?

Она не ответила. Пальцы ее, потемневшие от растворов и грязи, крепко сжали один из мешочков. В том перекатывались обточенные морские камешки – точь-в-точь такие же, какие мы собирали на берегу Изумрудного моря в детстве, когда наступали отливы. Иногда Маттиола относила их братьям – не для ритуалов и ковки, а в дар, как талисманы. Однажды среди них нам попались бирюзовые самоцветы, похожие на лазурит. Прямо как те, которые Матти высыпала себе на ладонь, когда потянула шнурок и развязала мешочек.

– Ох, Ллеу, – вздохнула она. Да, это те самые самоцветы и были.

Впервые за месяц она не заплакала. Глаза ее больше не выглядели красными и стеклянными, как в первые дни после известия, пришедшего вместе с разлагающимся телом издалека. Губы не подрагивали, не сжимались, проглатывая крики и плач. Вчера, прежде чем наконец-то вернуться в кузницу, Гектор сказал мне, что Маттиола наконец-то начала оправляться от горя – и, судя по всему, не ошибся. Какие-то самоцветы из прошлого больше не могли ранить ее, покуда она каждое утро видела своего мертвого близнеца, умываясь напротив зеркала. Я не могла представить, насколько это должно быть больно. Зато могла дать ей выбор, ларец с сокровищами, что обеспечат ей безбедную старость, и попросить дракона, нежно в нее влюбленного, унести ее вместе с младшим братом далеко-далеко, где им обоим станет лучше.