– В самом деле? – Он улыбается так, будто у него нет никаких забот, и я не могу оторвать глаз от его неотразимой ямочки.
Она так очаровательна – он сам так очарователен, – что я едва удерживаюсь от того, чтобы протянуть руку и коснуться ее. Коснуться
Но это означало бы поднять вопросы, обсуждать которые я еще не готова. С Джексоном все было легко, но теперь я могу признать, что легко было потому, что это было
Поэтому я сжимаю кулаки и призываю на помощь всю силу воли.
– Да, – говорю я. – Ты великолепен.
– Ты тоже. – Он делает глубокий вдох и, кажется, собирается с духом, чтобы что-то сказать. Но в конечном счете просто делает выдох и качает головой. Я чувствую, как напряжение отпускает меня, чувствую, как мои мышцы расслабляются – хотя о том, что они были напряжены, я даже не подозревала. И тут он приподнимает бровь и спрашивает: – Хочешь сделать это еще раз?
Да, я этого хочу, хочу больше всего на свете. В эту минуту я хочу этого даже больше, чем вернуться домой.
– Хочу – и еще как. – Я беру телефон. – Под ту же музыку? Эта песня может стать нашей песней.
– Вообще-то у меня на этот счет другая идея, – отвечает он. – Можно? – спрашивает он, показывая на мой телефон.
– Разумеется. – Я отдаю ему телефон.
Он скроллит мой плейлист, затем говорит:
– Думаю, вот что должно стать нашей песней. – Он нажимает на «плей», и вечернее небо вокруг нас наполняют первые строчки песни Rewrite the Stars[6].
– О, Хадсон, – шепчу я.
– Потанцуй со мной, – говорит он. И на этот раз, заключив меня в объятия, он больше не раскручивает меня на вытянутой руке и не вращает.
Мы просто двигаемся под музыку, кружимся по крыше часовой башни и прижимаемся друг к другу, пока его дыхание и биение его сердца не сливаются с моими.
Пока я не забываю, где начинается он и заканчиваюсь я.
Пока я не начинаю верить в невозможное.
Когда песня подходит к концу, я говорю себе отойти. Отодвинуться. Притвориться.