Крик чайки, меланхоличный и полный тоски, нарушил тягостное молчание.

– Папа… – прошептала Берди. Слезы потекли по ее щекам. – Он не покинул меня. Он ведь спас меня, правда? Он нашел для меня новую семью, чтобы я выжила.

Мейси громко всхлипывала, горестно качая головой.

– А когда он, наконец, тебя нашел… – Она умолкла, не в силах продолжать.

Берди склонила голову. Я смотрела на бледную кожу на ее шее, нежную, как у ребенка.

– Он любил тебя, Берди, – произнесла Мейси. – Настолько, что смог расстаться с тобой. Он наверняка обещал тебе, что вернется, и сдержал обещание.

Берди подняла голову и взглянула на нас просветлевшими глазами.

– Мы принимаем трудные решения ради своих детей, Мейси. Вы с Джорджией знаете это лучше, чем кто-либо другой, правда?

Мы с Мейси молча смотрели на мать.

– Что ты имеешь в виду? – спросила я.

– Бекки мне рассказала. Она нашла свое свидетельство о рождении среди бумаг, которые ты хранишь в буфете.

Мейси прижала ладонь ко рту.

– Она все это время знала и ничего не сказала мне?

– А зачем ей говорить? – мягко спросила Берди. – Я сказала ей, что она счастливая, потому что у нее две матери, которые ее любят.

Берди откинула голову, прижав затылок к спинке сиденья и подставив лицо солнцу. Прищуренными глазами посмотрела на нас.

– Мне нравится думать, что вы обе многое унаследовали от Жиля. Я смотрю на своих дочерей и вижу двух красивых женщин, сумевших стать необыкновенными. Возможно, для меня слишком поздно быть вашей матерью, но вы можете начать сначала и попытаться стать подругами.

Иногда все, что нам нужно, чтобы простить своих родителей, – это понять их собственное детство.

Наверное, я произнесла это вслух, потому что услышала, как Мейси прерывисто вздохнула. Или, может быть, это вздохнула я. Как будто наш гнев и наши обиды скатали в ком и выбросили прочь, как мусор. Я все еще чувствовала фантомную боль там, где они находились, но они больше не мешали мне дышать.