Я решила, что контрастный душ поможет мне взбодриться, но дойти до душевой не успела, потому что увидела в окне Брана. Он сидел на каменной скамейке, уперев локти в колени и неторопливо курил.

А он то тут зачем?

Подумав, что душ подождёт, я спустилась в сад. У беседки мне пришлось притаиться. То ли из-за слов Мишеля, предостерегающих ничему не верить, то ли из-за спутанного сознания уставшего организма, но решиться подойти к Брану мне было сложно. Как назло, погода стояла безветренная: деревья не качались, трава не шуршала, птицы не летали. Притаившаяся тишина стала для меня усыпляющей колыбельной. Я чуть шатко стояла на месте и с каждой минутой расстояние от беседки до дома удлинялось, а до скамейки и леса сокращалось. Наконец я подумала, что с таким же успехом могла бы наблюдать за Браном и из окна, как он сам повернулся ко мне:

– Вижу, мой совет влетел в одно твоё миленькое ушко и тут же вылетел из другого. – На его лице, насколько можно судить из-за лохматых волос и разросшейся бороды, играла добрая, грустная улыбка. – Не бойся, иди сюда, посидим вместе.

– Чего это вы такой любезный сегодня? – Я ущипнула щёки, чтобы не уснуть и подошла, однако садиться не спешила.

– Я против тебя ничего не имею, Пегги…

– Полли, – поправила я, он кивнул.

– Так вот, против тебя ничего не имею. Но если будет нужно… – Он потушил окурок о скамью и задумчиво продолжил. – Прожить десять жизней в шкуре зверя только для того, чтобы понять, что человек, не имеющий ни клыков, ни когтей, ни ловкости, страшнее всех прочих хищников… А всё почему? Человек умеет улыбаться. Если собака готовится к нападению, она предупреждает: рычит, демонстрирует пасть. А человек нежно улыбается в лицо, а сам в это время снимает пистолет с предохранителя. Я просто размышляю, не слушай…

– Я, кажется, знаю, кто вы.

– А я и не имею привычки выдавать себя за кого-то другого.

– Вы стали человеком благодаря ему, да? А что теперь? Задумали предать, потому что больше не Пёс и можете наносить удары, улыбаясь?

– Не всякий зверь хочет быть приручённым… Я был переполнен чужими грехами. Но точкой невозврата стал грех мой собственный. Это я посоветовал тому французу отправиться в «Дом из ниоткуда». В том, что Мишель здесь есть и моя вина. И сколько бы я не искупал свой грех, он не отпустит меня. У мальчика забрали жизнь. Он справлялся с этим, как умел. И никто не вправе осуждать его за это. Каждый хочет отчаянно спастись. Каждый имеет на это право. Только вот у него есть привычка втягивать в свои игры других… А то, что из-за этого пришлось умереть тому парнишке и дочери Брекка, так цель, как известно, оправдывает средства.