Потом же хозяин снов и туманов сведет его в горницу, где родные, целый род, обитаются. Сидят за столом широким, ожидая гостя дорогого. Все ему рады. И он, стало быть, рад. А тут...

Память услужливо раскрасила ковер из воспоминаний, среди которых он, Гай, дурак дураком, позволил себе помыслить не о простой краже. А о воровстве у самого бога старого. И, значит, та тишина, что кругом него стоит стеной прочной, - лишь благо. Потому как могло быть и хуже.

Однако и покой Ворожебника длился недолго. Мрак, а с ним и глушь непроглядная, стали рассеиваться. И на смену им пришло нечто другое. Мягкое, воздушное словно бы. Даже описать тяжко.

Гай уж и не поверил поначалу ощущениям: тело стало легким как пух. Невесомым словно бы. А потом...

Островки боли вновь вспыхнули - кусками, рвано. И там, где боль загоралась с новой силой, после ощущалась плоть сама. Словно бы рождалась заново.

Время шло.

А Гай вспоминал, как потерял жизнь. Вот он был жив - и в один миг все кругом перестало существовать. Ни землицы жирной, за края которой пытался хвататься с надеждой жидкой. Ни Туманного Леса. Ни ожерелья из монист диковинных. Ничего!

Мир кругом него померк, и на какое-то время он тоже исчез. Растворился словно бы.

Сколько это длилось, рыжий не ведал. Да и разуметь стал лишь тогда, когда сквозь плотно сомкнутые веки засветился огонек. Квелый, бледный. Словно бы серебристый.

Ворожебник хотел было оглядеться по сторонам, чтобы понять, откуда огонь этот. Но саднящая плоть его не слушалась, если и существовала вовсе. И все-таки стало ясно: огонек - это он сам. А вот что дальше, не разумелось. Потому как состояние, в котором нынче пребывал, казалось... другим. Странным каким-то. Когда ты словно бы жив и будто бы нет. Все разом...

Но вот его, огонек серебристый, окружает тепло, и где-то сверху слышится тихий ровный голос:

- Значит, снова ко мне пожаловал?

Что было ему ответить? Он не знал, как и не понимал, сможет ли говорить. А голос засмеялся:

- Говорить пока погоди, резвый. Сначала руны чужие нужно снять, а потом и своим полотном укрыть. Ты ж торопишься весь час. Вот и почти два десятка зим тому. Появился в моей горнице невесть откуда, засеребрился. И что прикажешь мне делать с душою чистой? Ее ж обернуть надобно, укрыть от мороза. Тем более что в ночь ту студено было - просто жуть. А у меня ручничок не готов. И, стало быть, все верно решила: та девка, что до тебя скинула недопряденную холстину, да укрылась полотном особым, за свое не спросит. Потому как уже у мамки на руках лежит, потягивая теплое молоко из полной груди. А тебе еще новый ткать... Вот я и позаимствовала, на беду не думая. А вышло ведь вон как предивно.