И она стала обматывать Гая нитками, да перемешивать их с дощечками живыми:

- Вот и нынче. Явился, не предупредив. Я ведь зерно жизни чую. Один ты такой, бедолажный. И, стало быть, твоя мамка намучилась... Да только нам торопиться надобно. Чародейка та, что на земле людской обитает, уж затворяет Чертоги Небесные, а с ними - и тебя здесь. Если не поспеем...

Нити разноколерные вращались кругом Ворожебника прочным коконом, не позволяя тому сделать и вдоха. А дощечки гремели в ушах мощью дивной, которую рыжий еще по старой памяти чуял.

- А ведь и в тебе самом силы много, - подтвердила та, что держала его крепко в ладонях. - Своей, не заемной. Оттого и выжил. А еще потому, что в Лесу Симаргла скинул полотно чужое, дареное. И ко мне вот снова пришел, за своим уже.

Она довольно хлопнула в ладоши:

- Все, закончила! Любуйся!

Первым стал двигаться палец на правой руке, а за ним и сама ладонь. Рука до локтя оживать не хотела, да и боли он стерпел в эту ночь столько, что и врагу не пожелаешь. Только вот тело ощущать - это привычней, оттого и потерпеть согласен был...

Зрение вернулось не сразу. Поначалу кругом оживали только всполохи, словно бы лучина горит да прерывается от набега ветра. Гаснет, чтобы вновь родиться дыханьем теплым.

Гай не знал, кто грел лучину эту. Понимал только, что благодарен он дуновенью жаркому и человеку, его рождавшему. И сказать хотел это, чтоб тот знал.

- Скажешь потом, - услышал тихий голос, - гляди пока. Сил набирайся. Тебе еще обратно, а там все сгодится...

Говорившая была женщиной, а вот возраст подсчету не поддавался. Гай силился разглядеть ее, но видел лишь тонкий силуэт, что легко двигался в дальнем углу.

- Ты уж прости меня, Ворожебник, - говорила приютившая его, - что судьбу такую тебе дала. И ведь не проклятием - спасеньем хотелось. А вот тяжко тебе, вижу. И, верно, душа мается. Но это ничего. Вот ручничок прежний в силу войдет, тогда и ты за ним заживешь.

Уж не ослышался ли Гай? Не сошел ли с ума? Или так со всеми случается по-за гранью?

Голос смеялся. Тихо, осторожно. И снова успокаивал рыжего:

- Погоди, не торопись. Привыкай к телу новому. Чувствуй, ощущай. Сродняйся с судьбою. Это ведь непросто - у других все детство на то уходит, а тебе за раз привыкнуть надобно, обжить холстину новую.

И рука коснулась голой груди Гая, опалив ту касанием горячим. А за рукою на грудь легло нечто теплое, шершавое. И колоться стало, чесаться, словно бы кожей другою он обрастал.

- И обрастаешь, Ворожебник. Погоди немного, не торопись.

Зрение вернулось почти разом. И оказалось, что лежит он посреди бревенчатого пола в горнице широкой, единственным светочем которой - тонкая лучина, что пугается порывов ветра ледяного.