— Всё! Победа! Ох сыночки мои, не дожили вы!

Гриньку смело с печки, он орал, скакал, обнимал всех, потом Стешка сказала:

— Ребятишки, пробегитесь по дяревне, пусть усе встають.

И в каждой хате, куда стучали ребята, слышалось сначала испуганное:

— Хто тама?

А потом — дикие крики.

В пять утра, когда только рассвело, вся деревня была у правления — все смешалось: обнимались, качали фронтовиков, замерев, слушали торжественный голос Левитана… и плакали, ох как плакали все — горя было неподъемно много.

Потом уже, когда появилась песня «День Победы», оставшиеся в живых слушали её и всегда говорили:

— Точно, праздник — со слезами на глазах!

Пришедшего днем к матери Пашку долго подбрасывали вверх, он вырывался, говоря, что женщины надорвутся — куда там.

Избежал этого только Леший — прогудев, что его только подъемный кран и поднимет.

Он тоже не сдержал слез, но одно грело его душу — жив, жив его сынок, значит, теперь ждать домой надо. Потерялись, правда, они с Иваном-младшим, тот выбыл по ранению, но крепко надеялись, что отыщется их Серебров.

Через десять дней после Победы прилетела первая ласточка — их всеми любимый Самуил. Смущенно улыбаясь, он стоически терпел радость сельчан, которые с такой любовью и радостью встретили его.

— Не ожидал, не ожидал!

Только и повторял их ставший совсем стареньким, чудо-доктор…

Конечно, дед не усидел, уже утром понесся в поле, поглядел своим хозяйским взглядом на все, отругал Гриньку, назвал косоглазым и криворуким, позорящим его Никодимовскую хвамилию, но внук только улыбался.

— А вот ты и будешь вместо мяне, учиться пойду с осени!

Потом, через месяц пришел долгожданный батька — Родион, а Панас отслужил и появился в деревне аж в пятьдесят втором году.

Гриня гоголем ходил по деревне, заметно изменился, курить почти перестал, а прежде, чем матюгнуться, оглядывался, батька Крутов круто поговорил с ним. А Василь, тот просто расцвел — они же с Гриней теперь не сироты, вон, дед и батька у них теперь есть.

В сорок же седьмом, аккурат под Новый год случилось чудо-чудное, всколыхнувшее всю деревню. Можно сказать, восстал из мертвых оплаканный ещё в далеком сорок первом — Степан Абрамов, отбывший после плена ещё два с половиной года лагерей.