Разбитая губа заныла, когда начала оттаивать и Вера с разочарованием смотрела на свежие пятна крови, остававшиеся на светлом платке.

— Извините, я тут вам испачкала, — показала мужчине платок, замечая несколько обломанных ногтей на правой руке.

— Ничего. На-ка вот, выпей, а то окочуришься. Где куртка твоя? — деловито вытащил из-за спины небольшой блестящий термос, налил чай в крышку и протянул девушке.

— Нету… — снова заныла, глотая кипяток, не веря в происходящее. В эту дурацкую несправедливость.

Под внимательным взглядом Павла Егоровича просидела до тех пор, пока мало-мальски не пришла в себя, переваривая случившееся. Слезы накатывали сами собой, но Вера старалась держать себя в руках, потому что нужно было как-то еще добираться до дома. А у нее не было ни копейки, да и как идти, когда на улице «звенит январская вьюга»? Не описать словами, как ее колотило, уже даже не от холода. От страха. От осознания, что она все-таки смогла сбежать. Что было бы, если бы не приехал Заур?

— Ты давай не хнычь, — Павел Егорович снял с себя куртку, накидывая ее на плечи Клинковой, — Вот тебе деньги, иди лови такси, — выгреб из своей шляпы все деньги, расталкивая их по карман собственной куртки, — Давай, поздно уже, домой все равно придется идти.

— Пал Егорыч, да вы не волнуйтесь, — Федя запыхтел, складывая гитару в чехол, — Мы ее с Варей проводим. Куда она в таком виде?

— Да, да, Вер, не переживай, — Варя осмотрела собранные вещи, а потом сложив руки на талии, посмотрела на Веру, — Не плачь, глаза вон какие красные. Вот, еще возьми, на всякий случай, — девушка протянула Клинковой пару мятых купюр из заработанной за день выручки.

Вера шмыгнула носом, чувствуя, как снова задрожал подбородок.

— Бери, бери. Мы еще заработаем.

— Павел Егорович, а как же вы домой пойдете? Без куртки? — Вера опомнилась, когда мужчина встал со своего ящика, поднимая его следом.

— Ты за меня не переживай, Рыжая. О себе лучше подумай, а со стариком ничего не случится.

«Рыжая».

Так резануло по ушам. Вспомнила Артема, его крепкие руки и широкую спину там, в бане. Когда он пришел и вытащил, вырвал из чужих рук. Услышал мольбу и забрал ее под свое крыло. А сегодня его не было. И от этого было так больно и обидно и… И горько. Да, было горько. Наверно так можно было описать чувство, которое она испытывала. Сидя в промерзшем бетонном переходе, грязная, в чужой куртке, как последняя бичовка.

«Где твое плечо, я устала быть сильной?»

Устала вариться в этом дерьме. Устала выживать в этом непонятном всём, когда не знала, каким будет завтра. Хотелось жить.