— Так это так и есть! — удивленно смотри на меня Сашка. — Разве нет?

— Верещагин долгие годы лелеял и растил в сердце месть, — начинает говорить Варя, мягко, но убедительно, как умеет только она. — Теперь он в растерянности: та, которую так хотел ненавидеть презирать, стала необходимой.

— Такой же необходимой, как эта месть! — не сдаюсь я и продолжаю. — Его страсть я чувствую. Как у Сергея-Филиппа. Ее можно руками потрогать.

— Как у Филиппа? — недоверчиво спрашивает Варя.

— Ну… не так давяще и страшно… — теряюсь я, не находя слов, я же не филолог! — Но так же сильно.

— Вернемся к возрасту! — напоминает Сашка. — И что? Страстный мужчина в жизни и постели — сформулированная мечта любой нормальной женщины. Тебе тридцатник, Лерка! Раньше это был приговор. Хорошо, что времена меняются!

— Тебе тоже тридцатник! — огрызаюсь я. — И где твой мужчина в жизни и в постели?

— Я в поисках! — грустно смеется Сашка.

— Врешь! — неожиданно говорит Сашке Варя. — Лерка права. Она хоть сомневается и ждет. А ты все окна законопатила и все двери закрыла.

— Я жду?! — возмущаюсь я.

— Я законопатила?! — возмущается Сашка.

— Ждешь. Законопатила, — подтверждает Варя свои слова, довольно улыбаясь.

— Ты слишком много общаешься с Михаилом Ароновичем, — обижается Сашка. — Он на тебя плохо влияет.

— А сама такого мужчину из постели и жизни чуть не выгнала! — эмоционально напоминаю я.

— Вот именно! — возмущается в унисон Сашка. — Да за такими, как Быстров, женщины на коленях по битому стеклу ползут! А ты три недели его в черном теле держала!

— О! — заинтересованно восклицает Варя. — Мы что? Ссоримся? Как в девятом классе? Помните?

— Помним! — смеется Сашка. — Из-за Лерки кстати!

— Не из-за меня, а из-за своей глупости и самонадеянности, — устало возражаю я. — Зачем было спорить да еще ставки делать?

— А зачем было выходить из образа царевны Несмеяны и улыбаться этому футболисту? — возмущаются мои подруги почти хором.

— Ты ж сроду так не делала! — напоминает мне Сашка.