– А Сергей?

– Комотряда? Что он? Как теля возле мамки, бают, куды титька, туды и он! С ума рехнулся. Я так мыслю, комиссарша наша ведьма поди. Тебя вона и других… Таких бравых вояк охомутала. Тут без колдовства никак. Не обижайся, товарищ командир, но такие слухи давно по полку ветер носит.

Стас поджал губы, новости ранили прямо в сердце. Самое обидное, что прав был этот бесхитростный, преданный ему до мозга костей, друг. Сказал, как нарыв вскрыл. Зачаровала чертова баба. Сладостью своей как подпоила, заставляя думать только о ней.

Вот и сейчас проклятый чертик сомнения, подселенный ведьмой, зашевелился в еще не совсем ясном сознании.

Нет, не о мерзкой карательной экспедиции стучал он острым молоточком в темя. Первая мысль была о ней. «Как же так? Почему не проведала? С кем она? Только ли с братом? А что, если еще с кем?»

Войцех, как будто прочитав по лицу командирские думки, тяжко вздохнул.

– Брось ее, батька. Плюнь да разотри. Думаешь, только твоя? Как бы не так. Мужики они хуже баб языками чешут порой. Давеча пулеметчик Жовнерович хвастался, как комиссаршу на сеновале драл. Мишка Батон, ну, тот, который по байкам спец, тоже такое с ней замутил, что слушать стыдно было, право слово… а казаки, которые свояки, Михеевы которые, те так вообще… эх, шлюха, одно слово.

– Закрой пасть. Достаточно! – Стас вскочил с постели, но тут же покачнулся и едва не упал обратно, ноги были чужими и отказывались держать иссушенное тифом тело.

Стас не сдался, схватившись руками за спинку кровати, кое-как выпрямился и, застыв натянутой струной, скривив брови в болезненной гримасе, железным, не терпящим возражений тоном, приказал:

– Поехали. Форму тащи. Форма где?!

– Знамо где. Спалилася вместе с моей.

– Разыщи, братка, одежду и транспорт. Мне в полк надо. Срочно…

– Да как же… батька? Ты ж мертвый, почти…

– Боец! Мне повторить? – голос Стаса был тих, но от того не менее страшен.

Войцех быстро кивнул клочковатой башкой, да и выскочил пробкой, как будто какая-то неведомая сила выперла его из лазарета.

* * *

Проснулся Васька от того, что отлежал руку. Попробовал пошевелить ставшей будто чужой конечностью, но куда там, рука не слушалась. Пытался и так и сяк, но проклятая правая рука была ватной и совершенно не подчинялась. Ваське ничего не оставалось, как взять и, осторожно согнув в локте, положить лентяйку на грудь.

Полежав с полминуты и покумекав над странностью, Васька решил, что виной всему вчерашняя самогонка и что пора как-то завязывать с этим делом. Вслед за угрызениями совести в память незваным гостем проникли воспоминания сегодняшней страшной ночи. Мысли были тяжелыми, как жернова, и безрадостными, как похороны близкого. Мельтешили они в Васькиной чугунной башке произвольно, как вихрь из холодных снежинок, перескакивали с события на событие, путаясь, заставляя ежиться в жутком недоумении « как так могло выйти-то?». Васька попытался уловить какую-то логику и последовательность роящихся страшных картинок, но быстрый доселе мозг будто взбесился, не только отказываясь давать оценку, но и осмысливать произошедшее. Все еще ничего не соображая, сетуя на проклятую руку, решил встать, чтобы опорожнить переполненный мочой пузырь, да только не тут-то было: правая нога тоже была чужой. Чувствуя, как липкий страх расползается по телу, он снова и снова, настойчиво, как заведенный, пытался приподняться с тахты, но не мог даже сдвинуться с места: половина туловища стала неудобным, тянущим книзу мертвым куском мяса. Страх рос, множился, стучал в виски и хватал за горло жесткой волчьей хваткой. Не в силах справиться с ним, почувствовав себя беспомощным и маленьким, Васька залился слезами, заорал что было мочи то единственное слово, которое приходит в те самые мгновения, когда с ужасом осознается, что все прежнее существование исчезло, рассыпалось и расползлось по швам, оставив после себя отныне никому не нужную пустую шелуху воспоминаний: