Впрочем, когда Мишка инстинктивно протер глаза почти чистым рукавом, наваждение рассеялось: один из бесплотных оказался все тем же опостылевшим и страшным Хароном, вторым был дядя Кости, Степан Макарович Крылов.

– Здрасьте, – сказал Мишка и тут же проклял себя за это глупое, вырвавшееся испуганным воробьем тупое, ничего не значащее и, более того, страшно неуместное на пороге собственной смерти приветствие.

– Здорово, молодежь… – неожиданно бодро отозвался предреввоенсовета и совсем по-дружески, ободряюще, похлопал по сгорбленным Мишкиным плечам, ожидающим удара.

Робкая, предательская искорка надежды вспыхнула в кромешной темени Мишкиной души. Была она микроскопически маленькой, не идущей ни в какое сравнение с той бездной отчаяния, посреди которой довелось ей воссиять. Но светилась так ярко, что все мысли Мишки полетели ей навстречу, как глупые летние мотыльки, тучами стремящиеся к жаркому губительному свету керосиновой лампы.

«А что если? Вот и случилось! Ребята наверняка похлопотали! Полина надавила на Костю. Он ведь любит ее. Если сам Крылов вот тут встречает из подвала мучений? Неужто, чтобы расстрелять? Конечно же, нет! Потому что он разобрался с этой страшным недоразумением!»

Мишка даже позволил себе вопросительно, а на самом деле скорее просительно, по-собачьи, исподлобья глянуть в мертвые глаза Степана Макаровича.

Тот, видимо, уловив cлом, едва заметно ухмыльнулся и, протерев платочком потную лысину, взял Мишку под локоть.

– Идем, парень. Чего покажу…

В словах Крылова не было ни тени угрозы, лишь смертельная усталость замученного рутиной человека, но Мишка шестым чувством уловил, что после показанного его существование на этой земле уже никогда не будет прежним.

Сделали буквально пару шагов, до соседней железной двери-близнеца, закрывающей скорее всего вход в точно такое же подвальное помещение, из которого только что достали Мишку.

– Быков, открывай.

Харон, доселе уверенный, неожиданно сдулся. По тому, как вяло он ковыряется в увесистой связке в поисках нужного ключа, понятно было, что ему не хочется показывать начальству то, что пока скрыто от любопытных глаз.

Харон все возился с замком, а Крылов, дыша Мишке в ухо ядреной смесью лука и перегара, журчал еле слышно:

– Ты хороший малец, Мишка. Глянулся мне сразу. Юмор люблю. Только родная жилетка ближе к телу. Племяш мой, Костя… хоть и щегол сопливый, но родня. С пеленок этого дурня помню. Мамка его перед смертью просила приглядеть за мелким… обещал… вот и приходится, ты уж извини.

Степан Макарович, уловив, что вожканье с ключами превышает все лимиты его личного терпения, отвернулся на секунду от Мишкиного уха и гаркнул, будто огрел плетью неловкого Харона: