Лола судорожным жестом схватила со столика свое рукоделие, мгновенно связала два ряда и отложила… Руки дрожали. Куда Бертран записал ее адрес? Что он помнит?

Каким человеком он стал?

Молодая женщина надолго замерла, объятая холодным / глубинным / уродливым ужасом. Я больше ничего не чувствую. Ни его рук, ни взгляда, ни дыхания, ни касания. Лучи тусклого солнца падают на снег, и он посверкивает в ответ, оно катится по небу, время идет, тени перемещаются. Ну как не измениться после такого испытания?

Что-то сверкающее, но очень темное опустилось на укрытый чистым снегом сад. Этот густой ледяной снег стирал все вокруг. Лолу посетила одна из тех мыслей, что надолго застревают в голове и напоминают обо всех легкомысленных поступках / недостатках / упущениях / ошибках. Снег разложил/начертил/отпечатал последствия на этом белом мире. Я не вышла из лифта и заставила тебя уйти. На мне лежит вина за случившееся.

Вывод? Неутешительная явь. Белая, местами сверкающая пустота как иллюзия счастья, способная заморозить до смерти, если уступить искушению прогуляться.

За спиной Лолы, в гостиной, веселилась Эльза. Она бегала, пела, танцевала, играла с племянниками. Молодая мать зацепилась за парадоксальную мысль: грипп пощадил мою сестру из страха заразиться ее странным недугом.

32

32

Бертран смотрел на фотографию Лолы. Ни один тюремщик не нашел спрятанный за подкладкой снимок, потому что пленник был очень осторожен.

Утром, войдя в палату Хартумского госпиталя, Флоранс застала сына в слезах. Попади она сюда случайно, могла бы не сразу узнать своего ребенка. Увидев его в первый раз сразу после операции, Флоранс подумала: «А где Бертран?» Дело было не в волосах, не в бороде, впалых щеках, сухой бледной коже и вялых, как тряпки, руках. Не в трубках и не в кислородной маске. Ксавье откинул простыню, чтобы пощупать живот брата. Марк смотрел, а Флоранс отвернулась. От Бертрана исходили флюиды «чужого», она до сих пор не узнавала голос.

– Я забыл ее адрес и телефон, – пожаловался Бертран. – Не подстраховался…