Дрожащими руками берет он мою руку и подносит к губам.

– Любовь моя, – говорит он нежно, и никто из нас не знает, кого из многочисленных возлюбленных он имеет в виду – королеву, любившую его до самой смерти, королеву, полумертвую от страха за него, или меня, девушку, которую он любил когда-то.

– Хотите спать? – спрашиваю озабоченно.

Туманный взгляд, как у пьяного.

– Спать, спать, – бормочет он.

– Я буду рядом.

Джордж подвигает стул, я сажусь, не выпуская руки короля.

– Моли Бога, чтобы он проснулся! – Джордж смотрит на восковое лицо короля, на его дрожащие веки.

– Аминь, – отвечаю я. – Аминь.

Мы просидели с ним весь день – врачи в ногах постели, мы с братом в головах, отец и мать поминутно входят и выходят, только дяди нет – плетет где-то интриги.

Генрих вспотел, врач собрался сменить одеяло, но вдруг застыл на месте. На толстой икре, куда Генрих давным-давно был ранен на поединке, расплывается отвратительное темное пятно крови и гноя. Незалеченная как следует рана открылась опять.

– Необходимо поставить пиявки, они высосут яд.

– Я не выдержу, – дрожащим голосом признаюсь брату.

– Посиди у окна, только не падай в обморок, – грубо отвечает он. – Позову, как только закончат, и ты снова сможешь быть рядом.

Присела на скамью под окном, решила ни за что не оборачиваться, постаралась не вслушиваться в звяканье кувшинов – вот к ноге короля прикладывают черных пиявок, они сосут кровь из раскрытой раны.

– Вернись, посиди с ним, ничего страшного не видно, – позвал Джордж.

Я вернулась на место, но снова отошла, когда раскормленных, превратившихся в черные слизистые шарики пиявок отрывали от раны.

Я поглаживала его руку, нежно, как гладят больную собаку. Вдруг он сжал мои пальцы, открыл глаза, взгляд наконец осмысленный.

– Кровь Христова, все болит!