Я набралась терпения и не уходила, стремясь во что бы то ни стало отвлечь хозяина от полностью завладевших им мыслей, до тех пор пока он не рассердился и не спросил, почему я не оставлю его в покое и почему не позволяю ему есть тогда, когда ему хочется. Он сказал, что, когда он вернется, мне незачем находиться рядом, а достаточно поставить еду на стол и уйти. С этими словами он вышел из дому, медленно прошел по дорожке через сад и исчез за воротами.

Часы тянулись один за другим, приближался вечер, а тревога моя не ослабевала. Я не ложилась допоздна, а когда пошла в спальню, никак не могла заснуть. Хозяин вернулся заполночь и вместо того, чтобы подняться к себе, заперся в зале. Я прислушивалась к доносившимся оттуда звукам, ворочалась с боку на бок, вся во власти мрачных опасений и предчувствий, и наконец оделась и спустилась вниз, не в силах больше выносить неизвестности.

Я услышала, как мистер Хитклиф без устали меряет шагами комнату, время от времени издавая глубокие вздохи, напоминающие стоны. Иногда он бормотал одно-два слова, из которых мне удалось различить лишь имя «Кэтрин» в сочетании с выражениями неземной нежности или мучительного страдания. При этом Хитклиф обращался к ней так, как будто бы она была рядом: голосом тихим и проникновенным, шедшим из самых глубин его души. Я не отважилась зайти прямо в залу, но твердо решила отвлечь хозяина от его видений, поэтому с шумом завозилась у очага в кухне, поворошила угли, а затем принялась выгребать золу. Он как будто очнулся и почти сразу же отворил дверь и позвал меня:

– Нелли, иди сюда! Уже утро? Принеси мне свечу.

– Часы бьют четыре, – ответила я. – Если вам нужна свеча, чтобы подняться наверх, можете зажечь ее от огня здесь, на кухне.

– Я не хочу идти наверх, – сказал он. – Зайди сюда, разожги мне огонь и займись уборкой, если нужно.

– Позвольте мне сначала раздуть угли докрасна на кухне, – сказала я, придвигая к очагу стул и берясь за ручные мехи, – а потом я перенесу их в камин у вас в зале.

Пока я была занята, он ходил взад-вперед в состоянии крайнего умоисступления, а его тяжелые вздохи следовали один за другим так часто, что буквально перебивали ему дыхание.

– На рассвете я пошлю за Грином, – сказал он. – Мне надо посоветоваться с этим крючкотвором, пока я еще, как говорится, «в здравом уме и трезвой памяти». Я ведь так и не сподобился написать завещание, а теперь ума не приложу, как мне распорядиться моей собственностью. Хотелось бы мне просто обратить ее в прах!

– Я бы так не говорила, мистер Хитклиф, – вмешалась я. – Отложите-ка свое завещание, пока не покаялись в тех несправедливостях, которые вы в жизни сотворили! Вот уж никогда не думала, что нервы у вас окажутся в таком беспорядке. Вы ведь нынче впали в совершеннейшее расстройство, и исключительно по вашей собственной вине. То, как вы провели последние три дня, подкосило бы и титана. Сейчас вам необходимо поесть и поспать. Один взгляд на себя в зеркало, и вы поймете, что не можете больше обходиться без пищи и отдыха. Щеки у вас совсем ввалились, а глаза красны, как у человека, умирающего от голода и слепнущего от бессонницы.