Я поставила тарелку Хитклифа на особую полку в камине, чтобы еда не остыла. Он вернулся через пару часов, когда в зале уже никого не было. За это время спокойнее он не стал. Его переполняла какая-то неестественная – я подчеркиваю, неестественная! – радость. Она лилась из запавших глаз под черными бровями, но лицо его при этом оставалось мертвенно бледным, а зубы время от времени обнажались в подобии улыбки. Он дрожал, но не от слабости и не от холода, а так, как дрожит натянутая до отказа струна. Это была даже не дрожь, а трепет.

«Я должна спросить его, в чем дело! – подумала я. – Если я этого не сделаю, то никто не отважится». Решившись, я сказала вслух:

– Вы получили хорошие новости, мистер Хитклиф? Вы выглядите необыкновенно оживленным.

– Не говори глупостей, откуда я должен был получить такие новости? – ответил он. – Просто я от голода сам не свой, но, похоже, есть не должен.

– Почему не должны? – удивилась я. – Вот ваш обед.

– Не хочу я сейчас есть, – пробормотал он. – Подожду до ужина. И, Нелли, очень тебя прошу, скажи Гэртону и остальным, чтобы не беспокоили меня. Не хочу, чтобы вокруг меня вечно толпился народ, и вообще – пусть в эту комнату никто, кроме меня, не заходит.

– И каковы причины этого запрета? – спросила я. – Скажите мне, что с вами происходит, мистер Хитклиф? Где вы были прошлой ночью? Я задаю эти вопросы не из праздного любопытства…

– Ты задаешь эти вопросы из самого что ни на есть праздного любопытства, граничащего с бестактностью, – прервал он меня со смехом, – но я, так и быть, отвечу. Прошлой ночью я стоял на пороге ада. А сегодня я в преддверии рая. Я его уже вижу – всего какие-то жалкие три фута отделяют его от меня. А теперь тебе лучше уйти! Ты не увидишь и не услышишь ничего, что бы тебя испугало, если не будешь совать свой нос куда не надо.

Я подмела у очага, протерла стол и ушла, озадаченная сверх всякой меры.

В тот вечер Хитклиф остался дома: он сидел в зале и никто не нарушал его уединение. В восемь вечера я решила, что нужно принести ему свечу и ужин, хотя он меня и не звал. Когда я вошла, он опирался на подоконник открытого окна, но смотрел не на улицу, а вглядывался в сумрак, царивший в комнате. Огонь в очаге догорел, оставив один только пепел, в помещение натянуло сырого прохладного воздуха. Вечер стоял облачный и такой тихий, что можно было услышать не только шум ручья, текущего в Гиммертон, но и его веселое журчание по гальке, и плеск воды, обтекающей крупные камни. Я поморщилась от досады, увидев погасший очаг, и принялась закрывать окна одно за другим, пока не дошла до окна, около которого сидел Хитклиф.