– Да, дорогая?

– Почему я не вижу своим правым глазом?

Не то смех, не то всхлип сорвался с губ Колетт.

– Все в порядке, – сказала она. – Он под повязкой. С твоим глазом все хорошо.

– Тогда зачем мне повязка?

По щекам Колетт потекли слезы. Перед ее глазами всплыла ужасная картина: красное и белое, кости и кровь на том месте, где должно было быть прекрасное лицо ее подруги.

– На твоей щеке сильный порез, chèrie, – прошептала Колетт. – И на лбу.

К счастью, разум Хейзел еще недостаточно прояснился, и она не до конца понимала, что с ней произошло.

– Но твои глаза не пострадали, – поспешно продолжила Колетт. – Врачи говорят, что это чудо. Как будто за тебя вступились какие-то высшие силы.

– Ну, – Хейзел вздохнула. – Если я когда-нибудь выясню, кто это был, то обязательно скажу «спасибо». Глазные яблоки нельзя купить в магазине.

В дверном проеме появилась тень. Колетт подняла взгляд, и Хейзел, хоть и вяло, тоже посмотрела в ту сторону.

В дверях стоял рядовой Джеймс Олдридж.

– Привет, мисс Виндикотт, – сказал он. – Я ужасно по тебе соскучился.

Афродита Шрамы – 21 августа – 1 сентября, 1918

Шрамы – 21 августа – 1 сентября, 1918

Колетт и Джеймс никогда не говорили Хейзел, что она спасла жизнь Колетт. Героизм – это слишком тяжелое бремя. Джеймс знал это, и Колетт согласилась, благодаря небольшой помощи от меня. Хейзел не нужен был героизм, чтобы примириться с ее новым лицом. Она была жива. Рядом с ней были все, кого она любила. С тех пор, как она встретилась со смертью, многие вещи, которые казались ей важными, больше не имели значения.

Только из-за Джеймса ее раздражали красные грубые шрамы, оставшиеся на правой стороне лица. Когда с нее снимали повязки, Джеймс умолял, чтобы она позволила ему поприсутствовать, вместе с ее родителями и Колетт. Хейзел сомневалась, но все равно согласилась.

Медсестра аккуратно сняла повязки и пластырь. Хейзел открыла правый глаз и моргнула, привыкая к свету. Она была рада увидеть улыбающегося Джеймса.

– Только посмотри на себя, – сказал он.