– И я до сих пор не уверена, простила ли ты меня, – проговорила миссис Мейсон.

– Я вас не виню. Я никого не виню.

– Ну что? – спросила миссис Мейсон, глядя на Эллиотта. – Ты нам расскажешь?

– О чем? – Эллиотт переводил взгляд с психолога на меня и обратно.

– Что тебе сказал Оуэн.

Эллиотт поерзал на месте.

– Я думал, он вам вчера сам сказал.

– Нет, – как ни в чем не бывало заметила миссис Мейсон. – Оуэн провел весь день в больнице.

– Ой. Как… как он сейчас?

– Насколько я поняла, отеки немного спали. Правая скуловая кость треснула. На твое счастье, твои дядя с тетей приехали в больницу, поговорили с родителями Оуэна и уговорили их не подавать жалобу, хотя детектив Томпсон пытался убедить их в обратном.

– Ему повезло, – фыркнул Эллиотт. – Я бил не в полную силу.

Миссис Мейсон выгнула бровь.

– Что он тебе сказал, Эллиотт? – спросила я. – За что ты так его избил?

Мне хотелось получить хоть какую-то причину. Разумную. Мне нужно было услышать от Эллиотта, что его спровоцировали, что на него давила окружающая нас обстановка всеобщей ненависти. Эллиотт был моим якорем, привязывающим меня к нормальности, и я боялась, что без него стану такой же, как мамочка.

Эллиотт отвел глаза.

– Это не имеет значения.

– На самом деле, имеет, – заметила миссис Мейсон. Она поджала ногу к груди, так что ее ступня упиралась в сиденье стула, а голень касалась края стола. Разумеется, это был продуманный, намеренный жест, как и все ее действия. Психолог хотела казаться более близкой к нам, чтобы Эллиотту было проще ей довериться.

– Он сказал… – Эллиотт глубоко вздохнул, а потом его прорвало. – Он назвал меня пожирателем кишок, а потом заявил, что Кэтрин – шлюха, к тому же наверняка беременна от меня.

У миссис Мейсон отвисла челюсть.

Сначала Эллиотт пытался не смотреть мне в глаза, но потом все равно поднял взгляд.