Иван осторожно тряхнул мою голову, его изогнутые губы приоткрылись, потом открылись совсем.

– И если твой отец снова скажет тебе что-то подобное или начнет говорить какую-нибудь чушь насчет того, что мы – не настоящие спортсмены, то у нас будут проблемы. Я был любезен, потому что он – твой отец.

Я кивнула, потому что это единственное, на что я тогда была способна.

Иван опустил руки, по-прежнему глядя мне в глаза, и я тоже опустила свои, отстранившись от него на пару сантиметров.

– Я всегда прикрою тебя, ты знаешь об этом, – твердо сказал он, и его слова звучали искренне.

Я опять кивнула, потому что это было правдой, а также потому, что он должен был знать, что я тоже прикрою его. Всегда. Даже через год, когда он будет кататься с кем-то другим. Всегда.

Мне не пришлось говорить «давай пойдем в ресторан». Этот мужчина знал язык моего тела лучше, чем кто-либо, поэтому меня не удивило, когда мы оба одновременно повернулись к дверям. Я вытерла глаза, пока он открывал передо мной первую, а потом вторую дверь. Понимала ли я, что выгляжу так, будто плакала без малого полчаса? Да.

И мне было на это наплевать.

Когда официантка покосилась на нас с Иваном, а потом резко остановилась, я не спрятала глаз. Я просто посмотрела на нее. Возможно, у меня смазался макияж, глаза, должно быть, опухли и покраснели, и лицо тоже выглядело не лучшим образом. Но я шла, не останавливаясь.

И когда рука Ивана всего на пару секунд проскользнула в мою и, сжав мою ладонь, тут же выскользнула обратно, как будто ее сначала и не было там, я сглотнула и высоко подняла голову.

Разумеется, издали было видно, что за столом сложилась неловкая ситуация. Единственным человеком, кто шевелил губами, была моя сестра Руби, и, судя по выражению ее лица, она, видимо, сама не понимала, о чем говорит, но все остальные, включая моего отца, казалось, просто уставились прямо в свои тарелки. Меня не удивило то, что я испортила ужин, это не доставило мне удовольствия.

Я не хотела этого.

Шмыгнув носом, пока они меня еще не слышали, я, прикоснувшись рукой к спинке стула, взяла себя в руки.

– Я вернулась, черти, – сказала я своим вредным голосом, отодвигая стул.

Все удивленно подняли на меня глаза как раз в тот момент, когда я плюхнулась на стул. Иван сделал то же самое.

– Я уверен, что она всего лишь стянула конфеты у детей и не пыталась поколотить их, – сухо проговорил он, подвигая свой стул к столу, беря салфетку и накрывая ею колени. – Только один из них расплакался.

Мои губы дернулись в улыбке, несмотря на то что в глазах ощущалась сухость, а лицо горело.