Анюта вышла из театра в каком-то благостном состоянии. Прощать – отрадно, получать прощение – тоже, ведь первая неделя Великого поста, никаких репетиций, никаких представлений, даже на урок можно не ходить. Можно будет посетить храм не впопыхах, беспокоясь, как бы не опоздать в театр, а наконец-то всю службу отстоять. И дел накопилось множество – горничная Лушка сказывала, законный Анютин супруг обносился, она носила прачке его белье, так даже прачка смеялась. Что-то можно починить, что-то пустить на тряпки, прикупить нового исподнего, венчанный муж все-таки, хоть она забыла, когда и в постель с ним ложилась. У театрального механика Платова была своя комнатка, куда он приходил пьяный из неведомых трактиров, в туда ему приносили еду и свежую одежду, а встречаться с ним было решительно незачем: все, что мог, он сделал, звание законной супруги дал.

Она отправилась домой пешком, и мысли в голове было изумительно праведные: во-первых, исповедаться и причаститься, сбросить груз грехов; во-вторых, собрать юбки и сорочки, которые более не нужны, послать с Лушкой в богадельню; в-третьих, молебен отслужить об успехе в делах, а дело одно: вернуть Красовецкого. Хоть оно и блудное, да можно ж как-то условиться с Господом, обещать щедрое пожертвование храму и богомольный поход хотя бы в Москву, где обойти все церкви, только не зимой, а летом… Без Красовецкого-то плохо придется. Можно сыскать другого покровителя, так ведь с откупщиком жили почитай супружески, а что до Саньки – обет дать перед образами, что в доме больше его не будет! Вот что Господь услышит! Ибо с фигурантом Румянцевым как раз и есть блуд, а с Красовецким – да много ли тому надо? Одного его себе оставить – это уже почти и не грех, а благодарность…

С такими возвышенными мыслями явилась Анюта домой – и обнаружила там четверых господ: пристава Коломенской полицейской части и сыщиков. Они охраняли зареванную Лушку и ничего не соображающего супруга.

– Явилась, сударыня, – сказал пристав. – Знал же, что встретимся.

Этот грубиян расспрашивал ее, когда пропал Санька, и наговорил множество неприятных вещей.

– Румянцев у меня не появлялся, – так же, как и он, не здороваясь, ответила Анюта. – Знать не знаю, где его нелегкая носит.

– Его-то, может, нелегкая и не носит, а тебя-то уж занесла куда не след. Вот это – твое имущество? – пристав указал на пудреницу, что почему-то стояла посреди обеденного стола.

– Мое. За мои деньги куплено.

– Отлично. Сама созналась.

– Ваша милость полагает, будто я ее в Гостином дворе у приказчиков стянула? – возмутилась Анюта.