И приближался день, который наполнял меня тревогой. Когда-то отец сказал мне, что перед решающей битвой Он, Покровитель рода, попросит у меня самое дорогое для меня. Что-то, что мне очень жаль будет отдать. И к этой минуте мужчины нашего рода готовятся всю жизнь. Чтобы не поддаться слабости, чтобы отдать то, что просит Он, и получить взамен то, что хочешь ты. Я знал, что он попросит, Ливио. Я старался приготовить себя к этому. И когда из Путивля пришёл князь Юрий с дружиной и стал пред нами, я знал, что день этот настал.

Князь дал нам три дня, чтобы мы ушли в Каффу. Настала ночь, я взял мою рабыню, ту самую, про которую я говорил тебе, Ливио. Ту самую, которая была со мной все эти ночи и стала похожа на собственную тень. Она ни словом, ни жестом не выразила несогласия с моей волей, послушно шла со мной, мы спустились в подземелье, я привёл её к берегу озера, связал и положил у воды. Он появился, но я не выдержал испытания. Я схватил её на руки и постыдно отступил. Я не мог отдать её на растерзание, как раньше не смог отдать тебя. Он не преследовал меня. Этой же ночью я привёл Ему другую рабыню. Он не тронул её. На следующий день князь нарушил слово и напал на нас.

В самом начале битвы меня ударили сзади по голове. Шлем мой треснул и слетел, а я упал с коня.

Когда я пришёл в себя, я понял, что лежу на ноше, привязанной к сёдлам двух лошадей. Ноша висит между ними, а двое копейщиков скачут галопом. Венецианские копейщики. Они скакали так слаженно, что меня даже не трясло. Дружина князя преследовала нас. Я не чувствовал боли. Я не чувствовал горечи. Самое важное для меня было то, что она жива. Жива, я знал это. Я терял сознание и опять приходил в себя. Потом я как будто отделился от тела и летел над снежным полем, по которому скакали кони. И тогда я понял, что она родит ребёнка. Она знала, что моя слабость проявится в самый последний момент, и что это её единственная возможность остаться в живых. И дать жизнь ребёнку. Поэтому она так любила меня. Поэтому она была так послушна. Чтобы лишить меня твёрдости. И, самое стыдное, я был рад тому, что она жива.

В Каффе, когда ко мне вернутся силы, я пойду к священнику на исповедь, и он отпустит мне грехи. А потом в Риме сам Папа тоже исповедует меня и отпустит грехи. Но я никому не скажу всего. Только тебе, Ливио, только тебе…

Тут говорящий всмотрелся в своего собеседника и отшатнулся. Он увидел перед собой незнакомое лицо, да ещё вдобавок монгольской расы. Как он мог думать, что перед ним Ливио! Но человек этот стал таять, как будто он был из дыма, и дым довольно скоро рассеялся. Теперь он сидел на каменной скамейке один. Смотрел на корабли и думал о возвращении домой.