Сопротивляться становится бесполезно, и я позволяю себе упасть на самое дно своих принципов, своей ненависти, пронесённой через половину жизни обиды. Я даже упала бы перед ним на колени, но вместо этого шире раздвигаю ноги и обхватываю ими его талию, когда он подхватывает меня ладонями под ягодицы и прижимает к стене.

Это голод, неконтролируемый и смертельный. Это жажда, которую становится невозможно унять. Это созависимость, крепнущая с каждой секундой продолжающегося между нами безумия.

Целую его бешено и позволяю целовать себя, почти теряя сознание от удовольствия. Покусываю и посасываю его тонкие, потрясающе чувственные губы, а потом громко и бесстыдно стону ему в рот, когда он развратно вылизывает мои, а пальцами сминает, сжимает, пощипывает бёдра.

Не могу оторваться от поцелуев, даже когда его каменный от возбуждения, бархатистый и такой горячий на ощупь член ложится мне в ладонь. Просто провожу по нему с нажимом от уже чуть влажной головки до основания и сразу направляю в себя, и языком ловлю злобный рык Кирилла, вырывающийся в секунды промедления, пока плохо слушающиеся, трясущиеся от нетерпения пальцы сдвигают в сторону мои трусы.

Он входит до упора и начинает двигаться быстро, хаотично, торопливо, то делая маленькие, короткие толчки, то яростно и грубо вбивая меня в стену, отчего по телу проносятся судороги наслаждения и кажется, что ещё немного, и меня просто прорвёт насквозь. Мимолётное удовольствие, пришедшее вместе с чувством долгожданной наполненности внутри меня, сменяется новым тягучим напряжением, словно между ног растекается расплавленный металл, и мне становится невыносимо страшно, до мурашек и сбивающегося ритма сердца, до удушья и подступающих слёз.

Страшно, что это никогда больше не повторится. Страшно, что это могло никогда не случиться.

Я обхватываю рукой его шею, чтобы прижаться ближе, притянуть его к себе, не дать ни на одно мгновение оторваться от моего рта, выпустить мои губы, ждавшие этого так мучительно долго. Понимаю, что тем самым чертовски мешаю нам нормально трахаться, не позволяя ему как следует разогнаться и взять достаточную амплитуду для размашистых толчков, но он и не пытается сопротивляться, лишь удобнее перехватывает мои бёдра и очередным поцелуем надёжно припечатывает мой затылок к стене.

Пальцы путаются во влажных волнистых волосах, оказавшихся настолько плотными и жёсткими, совсем как заросли тех полевых цветов, что царапали мне руки своими стеблями и листьями. Но я всё равно зарываюсь в них, спутываю ещё сильнее, продираю наверняка очень болезненно и сжимаю в кулак, чтобы воспоминаний обо всём, что испытываю сейчас, хватило на всю жизнь.