Сейчас я как никогда понимала Иванова. Через его прикосновения, сквозь кожу чувствовала его стыд, раздражение, тоску. Ему бы не хотелось, чтобы я знала столько подробностей его прошлой жизни.

И я понимала, что мне бы их знать тоже не хотелось.

— Не переживай, Тёма вообще не умеет обижаться. Поэтому его все так обожают. В отличие от меня, — Максим попытался улыбнуться, но вышло совсем натянуто, и, замешкавшись, он быстро чмокнул меня в висок, а сразу после этого резко и почти испуганно отстранился. Впервые за очень долгое время нам было настолько неуютно рядом друг с другом, что у меня снова возникали трусливые мысли о побеге домой, и останавливало от этого опрометчивого поступка лишь осознание того, что подобный выбор наверняка станет началом конца для наших с ним отношений.

— Я долго спала?

— Ну… больше часа.

— Насколько больше? — мой взгляд зацепился за унылую дымчатую пелену за окном, сменившую слепящий солнечный свет, встречавший нас после пробуждения. Иванов замешкался, взъерошил волосы на затылке и всё же выдавил из себя лёгкую улыбку.

— Три с половиной.

— Как? — удивлённо ахнула я и кинула быстрый взгляд на его колени, на которых так долго и, надо отдать ему должное, очень комфортно спала. Только вот получается, он всё это время просто сидел тут со мной, не имея возможности толком пошевелиться. — Ты почему меня раньше не разбудил?

— Я подумал, ты как котёнок: сразу обидишься и уйдёшь, — он развёл руками и продолжил смотреть на меня своим гипнотическим, выжидающим взглядом, которого я раньше так пугалась, что мурашки бежали по коже. Теперь они тоже появлялись, но вовсе не от страха, а от будоражащих воображение воспоминаний о том, как этот взгляд ни на мгновение не оставлял меня, пока его обладатель уверенно снимал мою одежду. — Ну так… что?

— Что? — поспешно переспросила я, пытаясь скрыть лёгкое смущение от нахлынувших воспоминаний и понять, не успел ли он ещё что-нибудь мне сказать, пока меня утопило в прострации.

— Если ты захочешь сейчас уехать домой, я пойму.

— Нет, я… я останусь, — напускная решимость давалась мне откровенно плохо, и пальцы тут же начали нервно перебирать край до сих пор наброшенного на меня пледа. Было, почему-то, очень страшно и тревожно говорить об этом вслух, но уезжать от него мне действительно совсем не хотелось. — Просто я, наверное, уеду не послезавтра утром, как мы планировали, а завтра вечером. Надо бы успеть навести дома лёгкий беспорядок, чтобы у мамы не возникло никаких подозрений.

— Как ты захочешь, Поль, — он улыбнулся, притянул меня к себе и сжал в объятиях почти до хруста в рёбрах. — Я могу тебе помочь.