— И они шли? Знали, видели, что происходит, и шли с ним?

— Только в очередь не выстраивались, — с горькой усмешкой покачал головой Максим, — поэтому я ничуть не удивился, когда Ян внезапно куда-то свалил и оставил почти бессознательную Колесову на Артёма, а тот попросил меня немного с ней посидеть. А когда она пришла в сознание, то впала в дикую истерику. Я вызвонил Тёму, и нам вместе кое-как удалось её успокоить, но он сам очень испугался и обо всём мне рассказал. Судя по всему, Наташа даже не поняла, что, кроме Тёмки, во время её истерики там был и я тоже — тогда мы с ним вообще были похожи, как две капли воды. И не думаю, что ей будет приятно узнать, а я никогда и никому об этом не рассказывал и не рассказал бы, не услышь ты всё сама.

— Это ведь получается… — у меня на языке так и крутилось «изнасилование», но произнести вслух просто не хватало духу. Не перед тем, чей ранее любимый брат принимал в этом участие. — Это… принуждение?

— Я не знаю, как это правильно назвать, Поль, — тяжело вздохнул он, наверняка и сам догадавшись, какую формулировку я подразумевала. — Она как бы была не против, но ей не хватило бы духу отказать Яну, даже предложи он ей почку наживую вырезать, и все это знали. И уж Артём-то знал получше многих, они ведь очень близко общались и до сих пор, несмотря ни на что, в отличных отношениях друг с другом. А тогда она… — Иванов замялся, и в этот раз у него покраснели даже уши, а голос окончательно стих, — тогда она плакала и спрашивала, как Ян мог просто уйти.

Меня тряхнуло от мороза, пробежавшегося по коже, и я быстро подтянула ноги на кровать, обхватила руками колени и упёрлась в них лбом, позволив вновь появившимся слезам щедро заливать свою одежду. Это всё было больно, так больно, словно кто-то воткнул вилы мне в грудь и проворачивал, неторопливо и с нажимом крутил их, наслаждаясь тем, как разрывалась кожа, дробились рёбра и все внутренности превращались в кровавое месиво.

То, что происходило между Наташей и Яном, не имело ничего общего с любовью. Это было ненавистью, манипуляциями, жестокостью, болезненной зависимостью — чем угодно, но не тем светлым и искренним чувством, ради которого стоит жить. И мне хотелось возвести руки к небу и спрашивать, как же она умудрилась, как же не поняла, как же позволяла так долго и планомерно уничтожать себя?

А потом спросить, как она выдержала всё это. Как вообще можно выдержать столько предательства от того, кого любишь, и не сойти с ума?

Понимание приходило ко мне медленно, подкрадывалось вместе с тёплыми мужскими ладонями, которые легли на плечи и провели по рукам, аккуратно схватили совсем уже заледеневшие пальцы. Вместе с дыханием Максима, которым он пытался мои пальцы отогреть, прерываясь лишь для того, чтобы пройтись невесомыми поцелуями по каждой костяшке. Вместе с тем, как он ловко подтянул плед и укутал меня в него, положил мою голову к себе на колени и нашёптывал на ушко какие-то банальные нежности.