— Максим, пожалуйста, не надо. Просто будет лучше, если я сама им всё объясню, — мне почти удалось коснуться его ладони кончиками пальцев, но в этот же момент Иванов отвлёкся на пиликнувшее оповещение на своём телефоне и порыва моего не заметил.

— Такси приехало. Проводить тебя до дома, конечно же, мне тоже нельзя? — ехидно уточнил он и, вместо обычной попытки взять меня за руку или приобнять за талию, просто холодно вцепился в рукав моей куртки чуть выше локтя, чтобы не позволить мне растянуться на заледеневшей дорожке, ведущей от дома к воротам.

— Я сама, — прошептала я, чувствуя, как всё напряжение последних двадцати минут достигло своего пика, собралось непроходимым комком посреди горла и беспощадно щиплет глаза, уже наполнившиеся едкими слезами.

Говорят, за всё в этой жизни необходимо платить. Вот и подходит время расплатиться за несколько нереально счастливых, самых идеальных из всех возможных дней. Сначала вернувшиеся почти на двое суток раньше положенного родители, теперь ссора между нами, а в ближайшем будущем ещё и наказание, которое на этот раз вряд ли ограничится только домашним арестом.

Господи, ведь я с таким упоением прижималась к нему, когда мы, — обессиленные, голые и счастливые, — засыпали вместе в одной кровати. Не могла поверить, что всё это действительно происходит со мной.

И сейчас тоже не могла поверить, что всё могло развеяться, как красивая иллюзия, за каких-то пару минут. За один короткий телефонный разговор. За несколько сгоряча сказанных фраз.

Мы вышли за ворота, и мне стоило всех остававшихся крупинок выдержки не разреветься перед ним и не признаться, насколько на самом деле страшно. Не от предчувствия гнева родителей — вполне логичного и оправданного, — а от режущей болью мысли, что это может быть конец.

Максим на меня не смотрел. Упрямо отводил взгляд в сторону, поджал губы, и на лице его ходили желваки, а пальцы так стискивали ткань моей куртки, что окажись это всё же моя рука — точно сломал бы. И уже дёрнув ручку в дверце такси, он притянул меня к себе и резко поцеловал, порывисто и грубо, словно вместо этого мечтал вцепиться в мои губы зубами и разгрызть их до крови.

— Хотя бы напиши мне, Полина. Если я имею для тебя хоть какое-то значение вне этой новогодней истории, — с надрывом сказал он и подтолкнул меня сесть в машину, снова отводя глаза и всем своим видом демонстрируя, что не намерен больше меня слушать.

А мне и сказать было нечего. Мной двигал исключительно страх, намеренно подталкивающий к опрометчивым поступкам и делавший всё возможное, чтобы столкнуть меня в кишащую зубастыми тварями-сомнениями яму безысходности.