И ничком упала на кровать, прикрывая глаза и мечтая никогда больше не просыпаться.

***

Свернувшись клубочком под своим одеялом и всё равно мелко дрожа от холода, я валялась в постели до обеда: то проваливалась в беспокойную, мутную дрёму, то резко распахивала глаза и испуганно оглядывала собственную комнату, не сразу понимая, где именно нахожусь. Стены давили на меня, смыкаясь вокруг тела тесной холодной клеткой, в которую я загнала себя собственноручно, решительно защёлкнув за собой дверь.

Вчера мы с Максимом заснули в обнимку, не найдя сил добраться до душа, и я до сих пор чувствовала запах глинтвейна, дыма и его одеколона, прочно въевшийся в мои волосы. Запах спокойствия, счастья и беззаботного существования, который мне так не хотелось смывать с себя и заменять на приторный химический ароматизатор мыла. Если покрепче обхватить плечи руками, то получалось на пару секунд представить, будто это снова он по-хозяйски обнимает меня во сне и никакие непредвиденные обстоятельства так и не смогли нас разлучить.

А ведь он просил хотя бы написать ему, а я не смогла. Не успела отправить ни одного сообщения, прежде чем со злости вышвырнула телефон, а оставшимся в спальне ноутбуком воспользоваться всё равно не могла: родители предусмотрительно отключили вай-фай и никто из соседей, по счастливому совпадению, не оставил свою точку без пароля. Все связующие нас ниточки оборвались, и именно осознание этого добивало меня окончательно, вводя в настолько шоковое состояние, что даже плакать больше не получалось.

Из головы не выходили те слова, что я наговорила маме от обиды на её дурацкие, ничем не обоснованные обвинения и мерзкие угрозы, которые — я-то точно это знала — она бы никогда не стала осуществлять. Но под влиянием эмоций не смогла вовремя остановиться, выдохнуть из себя гнев и просто проглотить очередную попытку напомнить мне, что я всегда и всё делаю не так, как нужно. А ведь в итоге именно так и получилось: я феерично попалась на обмане, наделала глупостей, вместо того чтобы спокойно объясниться, и окончательно испортила и без того отвратительные отношения с родителями.

И теперь я осталась совсем одна, растерянно озираясь посреди поля боя и с сожалением оглядывая павших в затеянной мной когда-то бессмысленной войне. У меня получилось выиграть: не уступить настойчивости Максима, действительно желавшего войти в мою жизнь и занять в ней положенное место, не поддаться заботе матери и отца, перешедшей в манию после потери одного ребёнка и патологического страха лишиться второго. Вышло даже сохранить свои настоящие чувства и переживания в секрете от подруг, перед которыми мне хотелось выглядеть здравомыслящей и рассудительной. И почему же мне тогда так тошно и больно от осознания собственной победы?