— Ты не накручивай себя только, слышишь? Не накручивай! Нет там ничего страшного: пошла, сделала, вышла, отряхнулась и забыла навсегда! Мне два раза после Люськи приходилось аборт делать, так что я знаю, о чём говорю. И не обращай внимания на страшилки, что потом родить не сможешь. Лучше подумай, что ты с ребёнком на руках делать будешь. Как учиться? Как работать? Чем ты будешь зарабатывать на жизнь? Ребёнка вытянуть — надорваться надо. Смотри, на одни только подгузники у тебя в месяц уйдёт…

Она всё перечисляла и перечисляла, считала деньги, находя всё новые статьи расходов, а у меня никак не получалось перестать рыдать.

Было обидно. Так, что перехватывало дыхание и тряслись руки.

И я не понимала, почему она говорила всё это, но ни разу не упомянула о том, что я не смогу дать своему ребёнку ничего и помимо денег. Что в свои двадцать я сама ещё сущий ребёнок и не представляю, где найти в себе ту любовь, ту заботу, ту ласку и нежность, которые матери дарят своим детям.

А в памяти всплывало, как мамы никогда не бывало дома по ночам, а мне становилось до одури страшно в темноте, и, бродя по внушающей ужас квартире, я непременно оказывалась в комнате сестры, залезала к ней под одеяло, прижималась под бок и готова была даже вытерпеть то, что с утра она опять будет пихаться и требовать, чтобы я никогда больше не приходила.

И как мама снова забыла про утренник в садике, а воспитатели начали ругаться, что я постоянно порчу им всю картину, ведь остальные дети в костюмах, как и положено. Тогда мама сказала, чтобы меня просто оставили в группе, и они правда оставили. И я сидела одна на ярко-красном стульчике, в сумраке, в запертой снаружи на ключ комнате, и вслушивалась в звуки музыки и веселья, доносящиеся из актового зала.

А ещё как папа однажды приехал и взял меня на прогулку. Тогда мы уже жили с бабушкой, она недосмотрела и отпустила нас, не заметив, что он пьяный. Летом, на жаре, его быстро сморило в сон, и несколько часов я просто ждала, когда же он выспится на скамейке в соседнем дворе и мы вернёмся домой. Мы не виделись до этого три года. И ещё пять — после.

Воспоминания тянулись одно за другим, и я ревела, как маленькая. И начинала снова плакать каждый раз, когда всю следующую неделю мама присылала мне сообщения, расспрашивая, точно ли мне не нужны деньги и сделала ли я уже аборт.

Тянуть и дальше не имело смысла. У меня находилось слишком много причин, чтобы не обрекать ещё одного человека на жизнь с чётким осознанием того, что ты никому не нужен.

Слава приехал сразу, как я сообщила ему о своём решении. Снова спокойный, молчаливый и тянущий меня на себе балластом. Снова быстро оплативший всё в кассе и проводивший до кабинета врача, к которому меня зачем-то отправили на этот раз, посмотрев в медицинскую карту.