А он как ни в чем не бывало поправляет на тебе воротник пальто и проверяет застегнуто ли оно на все пуговицы потайной планки или ты все же умудрилась пропустить парочку. И тебя при этом тянет прижаться спиной к машине и застыть в этой почти интимной позе, почти в его объятиях и гори все остальное синим пламенем.

Нет, тебе вовсе не холодно, разве что лицо немного обжигает или растирает сухой наждачкой морозного холода. Вы же в Леонбурге, в северной столице, здесь всегда холода наступают раньше, и если ты не будешь держаться за него, льнуть к его сильному горячему телу, то замерзнешь быстрее, чем вы успеете отойти от машины на несколько шагов.

— Морозно… — единственное, что вылетает из твоего рта со слабым облачком теплого дыхания. И тебе почему-то очень трудно отвести глаз от его лица, скорее еще сильнее тянет поднять руку и прижать горящей ладошкой к его холодной, идеально выбритой щеке.

Боже, сколько контрастных деталей на живой фактуре чистой кожи — миллиарды мельчайших линий, точек, пор и неповторимой прорисовки индивидуальных черт, которые едва ли воссоздашь на той же высокохудожественной фотографии. Не удивительно, что тебе ТАК непреодолимо захотелось дотронуться до них, вспомнить это умершее десять лет назад ощущение, вновь пропустить его через сенсоры своих дрожащих пальчиков и сомлеть окончательно, когда это наконец-то произойдет (ты же сделаешь это, да, Эллис, рано или поздно попросту не выдержишь и сделаешь). По щеке, твердой линии скулы и подбородка, по светлому контуру упругих губ, согреваясь его горячим дыханием… пока взбесившийся пульс ваших сердец не сольется в одну синхронную ЭКаграмму.

Интересно, если бы ты сделала это сейчас, как бы он отреагировал? Отшатнулся? Перехватил бы твою руку и… тут же наказал?

Как?

Последние мгновенья ускользающего совершенства и чуда… Ты так и не осмелилась поднять руки.

— Пара градусов тепла, мороз был ночью и утром. Думаю, за десять минут прогулки не окоченеешь.

Нет, если он позволит тебе держаться за себя и прижиматься к нему… Он же не заставит идти тебя следом подобно собачке на невидимом поводке — это было бы слишком даже для него, хотя куда более приемлемей к данной ситуации, чем то, что он совершит на самом деле.

И он действительно делает шаг назад, но всего на пару секунд, чтобы потянуть за собой за руку, и пропустить твою неуверенную ладошку в кольцо подставленного локтя. Очередной гулкий толчок сердца с отдачей по горлу и глазам, и тебя снова накрывает душным саваном болезненной реакцией на все его действия. Почему он это делает, откуда такая невозмутимая апатия к окружающему миру и возможным свидетелям подобного поведения? Уже в который раз он игнорирует общепризнанные правила социума и тот факт, что он женат, достаточно известен среди праздной публики и каждый его зафиксированный со стороны шаг может в любую секунду стать общественным достоянием всего мира, а не одного лишь Леонбурга. Откуда такое пренебрежение ко всем и вся и даже к тебе? Если его жена и привыкла к его столь неординарным выходкам (хотя, как вообще можно к такому привыкнуть?), то ты явно была к ним не готова (до сих пор и все еще). Конечно, идти под ручку с главой компании "Глобал-Вижн" в общественном парке на глазах у стольких прохожих — это и близко не стоит с тем, что он творит с тобой за стенами своей квартиры. Пусть никто из них и не догадывается, что между вами происходит на самом деле, но ты же знаешь. Ты-то помнишь и чувствуешь все. Каждую метку и пульсирующий след от каждого удара и проникновения — голоса, слова, плети, члена… И именно последним тебя больше всего и режет, будто ты на самом деле боишься, что эти метки проступят и их увидят все: на твоем бледном лице, в твоих расширенных от несходящего волнения и страха глазах. Увидят, поймут, зафиксируют в собственной памяти и расскажут всему миру, почему это Алисия Людвидж — известнейший фашион-фотограф гуляет по Леонбургу со своим главным боссом Дэниэлом Мэндэллом-младшим? Какие еще напрашиваются выводы у встречных людей, когда они смотрят на вас, смотрят, как ты пугливо жмешься к боку своего Хозяина и старательно прячешь взгляд на носках собственных полусапожек, будто пытаешься приноровиться-подстроиться к ровному шагу вышагивающих рядом сильных мужских ног в черных брюках и в кожаных туфлях демисезонной модели. Был бы на тебе сейчас толстый шарф или обмотанная вокруг шеи шаль — закопалась бы в них нижней частью лица вместе с носом.