Ее пальцы сжимают футболку Джейн.

– Три месяца.

– Ох, – говорит она. Она смотрит на Огаст так же, как в ту ночь на путях, как будто у нее разбивается сердце. – Ох, ты думала, что я…

– Да.

– Я… – говорит она, но ей не удается закончить предложение, потому что Огаст уже обхватила руками ее за талию и прижалась к ее груди. Ее руки обнимают Огаст за шею, крепко и неистово, и Огаст вдыхает ее запах, сладкий, теплый и, под всем этим, с легкой ноткой чего-то странного и паленого.

Все эти месяцы. Все поездки вверх и вниз по ветке. Все песни на радио. Все это, вся работа, все старания, выскабливания и разрывы по швам того, что она видит, – все ради этого. Все ради ее рук, обхватывающих Джейн в ресторане субботним вечером.

Ее девочка. Она вернулась.

17

17

Фото из архивов «Нью-Йорк Мэгэзин», из фотосерии, посвященной бруклинским кафе, от 2 августа 1976 г. [На фото изображена тарелка с панкейками и беконом в руках официантки, освещенной сине-розовыми лампами над барной стойкой в «Блинном доме Блинного Билли». Хотя лицо официантки не попало в кадр, видно несколько татуировок на левой руке: якорь, китайские иероглифы, красная птица.]

Фото из архивов «Нью-Йорк Мэгэзин», из фотосерии, посвященной бруклинским кафе, от 2 августа 1976 г.

[На фото изображена тарелка с панкейками и беконом в руках официантки, освещенной сине-розовыми лампами над барной стойкой в «Блинном доме Блинного Билли». Хотя лицо официантки не попало в кадр, видно несколько татуировок на левой руке: якорь, китайские иероглифы, красная птица.]

Огаст ведет ее домой.

Небо разверзается в ту же секунду, как они выходят из «Билли», но Джейн просто поворачивается к ней под натиском дождя и улыбается. Джейн под дождем. Это что-то новенькое.

– Куда мы идем, ангел? – спрашивает она, и ей в рот попадают дождевые капли.

Огаст смаргивает с глаз воду.

– На метро, наверно, ты поехать не захочешь?

– Иди на хрен, – говорит она и смеется.

Огаст берет ее за руку, и они садятся на заднее сиденье такси.