Я тоже вздыхаю.

– Я тебя прощаю, Жизель. Давно уже простила. Он – пустое место, а ты – моя кровь, я ужасно тебя люблю, между родными людьми никто никогда не встанет. Семья – это все, что у меня есть, она для меня бесценна. Этот дом, этот городок, наши воспоминания. Ты хоть знаешь, как нам повезло? Есть семьи, где родственники не в состоянии находиться вместе в одном помещении. Они опустили руки, а я не опускаю. Ты – моя сестра навсегда. – Чувствую, как у меня опять наворачиваются на глаза слезы. – К тому же ты его любила, а я нет, потому что я знаю, что такое настоящая любовь. Я люблю Джека. – Эти последние слова я произношу шепотом.

Жизель, кусая губы, бросается ко мне в объятия, потом, отстраняясь, говорит:

– Мне так жаль! Джек просто испугался. В тот день, когда они пришли помочь нам с уборкой, он глаз с тебя не сводил. Ты в кухню, он за тобой. Ты наружу – и он туда же. Джек смотрел на тебя так, словно ты – солнце для его луны. А как вы произносили свой текст в пьесе…

– Это притворство, – возражаю я. – Пьеса есть пьеса. Теперь мы завалим спектакль. – Я тяжело вздыхаю. – Не знаю, как выйду на сцену…

– Никакого притворства, Елена. Он любит тебя.

У меня дрожат ресницы.

– Тогда где он сейчас?

30

Джек

Я себя не узнаю. Что за нестерпимое отчаяние овладело мной? Откуда эта тошнота? Мне так тошно, что я резко поворачиваю руль и съезжаю с автострады на прилегающую дорогу. Здесь проще отдышаться.

Затормозив, я рывком распахиваю дверцу, бегу на лужайку на другой стороне, успеваю низко нагнуться. Меня рвет. Елена, Елена, Елена… Как ты могла? Как ты могла пренебречь хрупким доверием, в котором я, как оказывается, так нуждался, моей слабой уверенностью и надеждой, что ты не такая, как остальные? У меня кружится голова, я стискиваю руки, опираюсь на машину. Она сказала, что он ее друг. Она спрашивала его, сколько бы ему обломилось…