Он мало походил на маньяка, скорее на чудака, поэтому я едва ли испугалась или напряглась.

– Твои руки.., – вдруг обратился он ко мне тихим, почти прозрачным голосом и снова потянулся рукой. Опустил. Поднял на меня большие глаза, – Можно..? – я не сразу поняла, что он спрашивает разрешения потрогать мои ладони.

Странность ситуации притупилась моей отрешенностью. Я равнодушно отдала в его распоряжение озябшие пальцы, в тайне мечтая, чтобы вместе с пальцами он забрал тупую ноющую пустоту.

Он коснулся их с трепетом, задержав дыхание, ласково, точно младенца, погладил мягкую кожу, заботливо отер ладошку, в которую я впивалась ногтями, светлым платком, который достал из своего длинного пальто. Тот, помеченный кровавыми пятнами, полетел в урну, а моя рука, с едва заметными ранками, оказалась заботливо упакована в другой светлый платок и обласкана нежными касаниями. Он грустно улыбнулся и, совместив мои пальцы, посмотрел на меня, и протянул мне мои же руки.

– На кончиках твоих пальцев – свет.

– Простите?

– Тебя поцеловал Бог, – он невесомо коснулся моей головы.

– Вы меня знаете? – я была уверена, что мы не встречались раньше. Он помотал головой, но я так и не определилась, было ли это согласием или нет.

– Главное, чтобы ты себя знала. Прости свое одиночество, отпусти корни, которые тебя держат. Коснись мира пальцами – он погладил мое плечо и поднялся, и точно опомнившись, оправил шарф и суетливо огляделся по сторонам. И, как будто почувствовав его волнение, совсем рядом раздался знакомый голос, который, впрочем, обращался не ко мне:

– Леня, дорогой, почему ты не дождался меня? Я тебя повсюду ищу!

Перед нами предстала гордая и статная, но донельзя озабоченная Люда Цахер. Мужчина виновато опустил глаза и зажал в руках красный шарф. Я замерла от удивления и понимания того, что только что познакомилась с тем самым мужем своей учительницы, странным писателем, ради которого она оставила свою карьеру.

– Все хорошо? – заботливо спросила она, непривычно нахмуренная, с волнением оглядывающая своего мужа, смахивающая снежинки с его плеч. Потом ее взгляд с удивлением остановился на мне, – Зина? Что ты тут делаешь? – она посмотрела на руку, укутанную платком, – Что случилось? Ты упала?

Я, еще не оправившаяся от первого потрясение, вконец была сражена ее озабоченностью до собственной судьбы. Она никогда еще не была такой… живой и человечной. Скорее мраморной статуей, непреклонной, несгибаемой, сверхчеловеком, оберегающим высшее искусство в темной комнате с роялем.

Я помотала головой, не в силах что-то сказать.