Я ждала, что он сорвется. Хотела этого, хотела, чтобы он обвинил меня, чтобы он сказал, на какие жертвы ему пришлось пойти ради меня. Очень хотела сохранить в груди этот груз, чтобы нести его и не забывать своей вины.

Но он промолчал.

– Ясно. Я думал, что ты не умеешь врать.

Всё правильно. Если бы он меня сейчас увидел, то не за что бы ни поверил в искренность сказанных слов. Если бы его глаза смотрели мне в душу, я бы тут же раскололась.

Он отключился.

А может быть, это отключилось мое сердце.

22

22

Не сразу прихожу в себя. Чувства многослойны, как фуга, основная тема выделяется ярко, она основательно проходит по телу и укореняется в каждой его клеточке.

Одиночество.

Настоящее, не украшенное никакими спасительными кругами, без выходов и входов, без смысла, правды и названия. Не такое одиночество, которым я наслаждалась по жизни, а то самое, от которого хочется выть. То, о котором сочинял Шуберт. Одиночество, которое забирает силу из рук.

Самое чудовищное чувство на свете.

Оно не дает ни радоваться, ни горевать, на самом деле оно вообще ни позволяет делать ровным счетом ничего. Тупое существование посреди целой вселенной. Замерший островок бесцветного «ничего» посреди упитанных, суетливо пританцовывающих при падении частичек снега, напротив яркого до пошлости постера с рекламой модного телешоу, возле оживленной автострады.

Я впервые ненавидела собственное одиночество.

Пришлось закрыть лицо руками, чтобы случайно не ослепнуть от яркой окружающей белизны. Столько возможностей подумать о смысле моего существования уткнулись в одну-единственную правду – ничего не имело смысла без человека, который сделал меня материальным отражением своей мечты. Кто не просто принял меня, такую, какой я собственно была, но также понял, и сделал все возможное, чтобы я была счастлива, не требуя ничего взамен.

А я оттолкнула его, эгоистично растоптав душу.

И в итоге смысл совсем потерял очертания, запутался, заплутал и, не находя пристанища, умер под слоем пепла – остатками облупившихся красок внутренних мелодий.

Кому нужна мертвая музыка?

Рядом со мной присел чудаковатого вида мужчина, в очках с толстыми стеклами, за которыми его глаза делались большими и забавно-удивленными, в длинном пальто и перекошенном красном шарфе, узел которого сместился куда-то к плечу. Он пристально смотрел на мои руки, точно видел перед собой какое-то чудо. Несколько раз он сделал жест рукой, как будто хотел дотянуться до меня, но замирал и снова принимался с интересом ученого, изучающего особенно занятный образец, пристально разглядывать мои ладошки.