— Глеб, прошу… — зашлась горьки слезами, почувствовав отходняк. Начала бить крупная дрожь, колотило так, словно температура под сорок.

— Мама-а-а… — детский плач стал ещё отчетливей. Это… Господи, сердце обливалось кровью от осознания, что всё… это конец. Конец её эфемерной счастливой жизни. Конец их показушному счастью, семейному теплу и уюту.

Реальность не отрезвила, она воткнулась в сердце ножами, отчетливо разделив их жизни на «до» и «после». Всё, ваза разлетелась на миллионы осколков. Она же её и столкнула собственноручно. Господи, что же она натворила?

Да лучше бы её изнасиловали, проучили, избили — было в тысячу раз легче, чем сейчас: когда за стеной плачет частичка души, а её саму мешают с дерьмом, тычут в него лицом, причем, заслужено.

— Ладно, иди, — перекатился на спину Глеб, окатив её полным призрения взглядом. — Хрен с тобой. Потом поговорим. Ну? Чего смотришь?

Дважды повторять не пришлось. Где и силы взялись — подорвалась с кровати и бросилась в коридор, на ходу возвращая на место топ и застегивая джинсы. Слёзы как катились градом, так и продолжили литься, и Юле стоило немалых усилий скрыть их следы, задержавшись ненадолго в дверях.

Услышав её шаги, Саша приподнялся с подушки и, всматриваясь в царивший в комнате полумрак от закрытых наглухо штор, вытер заплаканные лицо рукавом пижамы.

— Мам?

— Да, сынок, я здесь, — облизала прокушенную губу, разбавляя со слюной солёный привкус крови. — Ты чего расплакался? Снова страшный сон приснился? — улыбнулась как можно мягче, впившись ногтями в ладонь.

«Только не реветь! Не смей!» — давала себе установку, присаживаясь на край детской кровати.

— Ага, — всхлипнул Сашка, уткнувшись лицом в её истерзанную под тканью грудь.

Юля прикусила щеку, сдерживая болезненный стон.

— Что же тебе приснилось?

Он трогательно обнял её за талию и некоторое время молча давился всхлипами, словно боясь, что кто-то услышит его рассказ и воплотит приснившееся в реальность.

— Не хочешь поделиться? — погладила с любовью густые каштановые волосы, заметив краем глаза в приоткрытых дверях едва уловимое движение. Повернув туда голову, увидела привалившегося к дверному косяку мужа и ощутимо вздрогнула, чувствуя себя под микроскопом. Глеб, в отличие от неё, выглядел вполне себе спокойно, уравновешенно, будто и не пытался ещё минуту назад запугать её до чёртиков. Вот это и настораживало больше всего. Уже и не знала, чего ожидать в дальнейшем.

Это она сгорала всю ночь от любви, а он… он думал, анализировал, просчитывал. Она настолько была застигнута врасплох, настолько испугалась, что реально поверила в возможность оказаться изнасилованной. Но сейчас, сумев слегка успокоиться и перевести дыхание, она уяснила для себя один момент: не собирались её брать силой. Запугать — да, но не насиловать. Не стал бы Глеб этого делать, даже ради мести.