– Дайте нам четверть часа, – попросил я Сэла. – Мы не задержимся. Не знаю, насколько слаженными будут мои руки, но Эстер споет.

– Эстер споет, ты сыграешь, и почва, считай, подготовлена, – сказал Сэл. – Завтра на концерте мы тоже будем, Бенито. Никто даже близко к тебе не подойдет.

– Мы?

– Я и Тереза. Семейство Рейна. Оба Тони.

– Хорошо.

– Четверть часа.

Я повесил трубку и встал с кровати, чертыхнувшись, когда моя голова снова поплыла, а живот скрутило.

– Мы выступаем? – спросила Эстер.

– Да… поем ради ужина, – проворчал я.

«Поем ради наших жизней».

– А ты сможешь, малыш? – прошептала Эстер.

Она впервые за все время назвала меня «малышом». Впервые употребила ласковое слово. До этого я был Бенни Ламентом, даже когда она меня целовала. А ведь с тех пор, как мы целовались последний раз, прошло время. И в самом деле, с момента нашего отъезда из Детройта Эстер ни разу не прикоснулась ко мне. Боялась причинить боль. Я это понимал, потому что тоже боялся, что ее прикосновение вызовет болевые ощущения. Стараясь не наступить на пальчики с только что накрашенными ногтями, я обвил Эстер руками.

– Смогу, если ты будешь рядом.

– Я с тобой, Бенни. Я с тобой.

– Ив горе, и в радости?

– Ив горе, и в радости. В богатстве и бедности. В болезни и здравии.

– Пока смерть не разлучит нас.

В то утро мы подали заявление на разрешение на брак, но воспользоваться им мы могли лишь через двадцать четыре часа. В том хаосе и страхе, в той боли и неопределенности, что я тогда переживал, решение жениться было единственным, в чем я не сомневался. Это был единственный выбор, в котором я был уверен.

– Не говори так. Не говори так! – укорила меня Эстер.

– Как?