Потом он сказал:

– Этот дом чудесен. Ты слишком привыкла к нему, поэтому не можешь оценить его по достоинству. И знаешь, ты в него хорошо вписываешься. Ты – словно часть его.

– Даже в шутку не говори так, – пригрозила она. – Для меня это отнюдь не комплимент.

В воскресенье снег прекратился, и они вышли прогуляться. И сразу столкнулись чуть ли не c половиной жителей Лоренсвиля, которые возвращались из церкви. Она помахала рукой знакомым, но останавливаться не стала. Она почувствовала, что их буквально обстреливают любопытными взглядами.

Когда они вернулись c прогулки, Лайон занялся растопкой камина, а Энн принесла ему хересу.

– Все, что смогла найти, – виновато сказала она. – Виски нет ни капли.

– Все. Отныне ты падшая женщина, – сказал он, потягивая херес. – Я видел, как твои соседи разглядывали нас. Они, конечно, проверят в гостинице и узнают, что там я не останавливался. Похоже, придется мне быстренько на тебе жениться, чтобы восстановить твое доброе имя.

– Мне плевать, что в этом городе думают обо мне.

Он сел рядом c ней.

– Послушай-ка, моя упрямая маленькая новоангличаночка. Ну признайся, что этот дом действительно прекрасен. Посмотри, какой чудесный зал! Этот портрет над камином – это настоящий Сарджент?

– Наверное. Это портрет деда. Собираюсь передать его одной галерее в Нью-Йорке. Там за него дают приличную сумму.

– Лучше попридержи. Цена поднимется. – Он помолчал. – Энн, правда… сейчас, сидя вот так, ты прекрасна, как никогда. Ты идеально выглядишь в этой обстановке – и мне вовсе не кажется, что она тебя угнетает. По-моему, тебе в Лоренсвиле хорошо.

– Только потому, что ты здесь, Лайон.

– Ты хочешь сказать, дом там, где сердце…

Он прижал ее к себе, некоторое время они молча смотрели на огонь в камине. Зачарованно глядя на горящие поленья, он наконец произнес:

– А ведь все может получиться…

– Что может получиться?

– Наша семейная жизнь.

Она еще крепче прижалась к нему:

– Я всегда так говорила. Так что хватит тебе сопротивляться. Это неизбежно.