Дорогая Энн!

Спасибо, что дала мне время подумать. Точнее сказать, пять часов на размышление. Путь был довольно долгим, и у меня было достаточно времени все хорошенько обдумать. Если я решил писать, мне остается только одно – писать. До сих пор я все время искал оправданий: то мне надо работать у Генри, то вдруг приглянулся твой дом – идеальная обстановка для работы. Мне хотелось все разложить по полочкам, оформить всю жизнь так, чтобы мне оставалось только сесть и начать писать. Но кто я, черт возьми, такой? Махровый эгоист, требующий от тебя полного самопожертвования, словно ты – одна из тех скромных, готовых на жертвы писательских жен, о которых столько говорят. Мне кажется, я зашел в тупик. Я ведь уже не тот энергичный Лайон Берк, которого когда-то встретил Генри, – и в то же время я и не писатель, целиком посвятивший себя своему ремеслу. Я ни то ни се: полуписатель, полуимпресарио, откладывающий уход от Генри до того момента, пока моя литературная деятельность не станет приносить деньги; откладывающий женитьбу из-за того, что не могу быть настоящим мужем; откладывающий сочинительство из-за невозможности ухода от Генри. До сих пор я разрывался на части, делил себя между тобой, Генри и литературой. Совершенно ясно, что принадлежать всем троим одновременно я не могу. А раз так, то я обязан вычеркнуть себя из жизни двух самых близких мне людей. Почти то же самое я написал и Генри. Джордж Беллоуз – хороший парень, он вполне может меня заменить. И тебя, моя любимая, в этом удивительном Нью-Йорке, который ты так любишь, ждет где-нибудь хороший человек. Ты обязательно встретишь его.